— Помоги уложить ее, — просит Стефан, но я не могу пошевелиться. Брат сам откидывает одеяло и укладывает маму.
— Мы остались одни.
Сидим внизу. Стефан говорит тихо и смотрит вдаль.
Подбираю письмо. Одинокий листок бумаги, и папино имя на нем. Оскар Фридман. Там написано что-то еще, но перед глазами стоит папа, как он надевает красивую форму, встает в строй и уходит в Россию, чтобы воевать за фюрера и чтобы никогда не вернуться.
— Как же мы теперь будем?
Стефан зажмуривается. Открыв глаза, прикусывает нижнюю губу и смотрит на меня, качая головой.
— Надо позаботиться о маме. — Голос у него сдавленный, будто слова с трудом лезут из горла. — Надо быть сильными.
И брат обнимает меня.
Это так непривычно и так хорошо. Мы стоим посреди кухни, я прижимаюсь щекой к груди брата, и хочется удержать слезы, но они текут и текут, прямо как у Йохана, и я чувствую себя жалким, но не могу остановиться. Прячу лицо в клетчатой рубашке — той самой, которую мама просила брата не надевать, мол, слишком цветастая, будут от нее неприятности.
— А вдруг ошибка, — говорю я, цепляясь за последний лучик надежды. — Вдруг они ошиблись. Вдруг это был другой человек.
Стефан не отвечает.
— Это нечестно. Война должна уже закончиться, — всхлипываю я. — Они должны сдаваться, когда мы идем.
— Так нам говорят. Чтобы мы верили, будто все будет хорошо, — отвечает Стефан.
— Я думал… — Сглотнув комок, пытаюсь разобраться, о чем же я думал. В голове сплошная каша. Такое чувство, будто из меня вырвали кусок, и я к этому совершенно не готов. — Я думал… что надо гордиться папой, если… если…
— Если с ним что-то случится? — Стефан, отодвинувшись, смотрит на меня, и лицо его темнеет от злости.
Долгий миг я жду продолжения, но брат закусывает губу, вытирает глаза и снова обнимает меня. А я рыдаю у него на груди.
От этого движения куртка Стефана распахивается, и моим глазам предстает белый цветок, вышитый на внутреннем кармане. Он маленький, не больше ногтя, и корявый, будто брат сам его делал.
Сперва я даже не замечаю цветка, но, поскольку упираюсь в него носом, взгляд сам цепляется за него.
— Это что? — где?
— Цветок.
Стефан, резко запахнув куртку, смотрит на меня.
— Ничего. Ты ничего не видел.
— В смысле? Я не…
— Забудь. — Лицо брата смягчается. Прикрыв глаза, он с тяжким вздохом произносит: — Ну в самом деле, ничего. Обычный цветок.
Стефан вытягивает у меня из пальцев похоронку, будто она живая. Складывает бумагу и прячет во внутренний карман. Снова передо мной мелькает цветок.
— Надо рассказать бабуле с дедом, — говорит брат. — Съезжу к ним на велике, вернусь скоро.
Он идет обуваться.
— Я с тобой.
— Нет, это же соседний город, лучше я один. Так будет быстрее.
Мой взгляд медленно поднимается по лестнице к двери в мамину спальню. Перевожу глаза на брата.
— Не хочу оставаться здесь.
— Я быстро, честное слово.
— Но…
— Все будет в порядке. — Стефан снова меня обнимает. — Помни, ты сильный. Ты крепкий. Ты Фридман. Я вернусь, как только смогу.
Брат выскальзывает на улицу, и входная дверь закрывается у него за спиной.
На секунду замираю, ошеломленный тем, как стремительно все произошло, а потом, встряхнувшись, бегу к окну.
Стефан отвязывает велосипед от забора, где мы всегда их ставим. Перекинув ногу через колесо, он оборачивается, кивает мне, машет на прощанье и уезжает по тротуару.
Папа
В доме стоит мертвая тишина. Странным образом естественный шум лишь подчеркивает ее. Шелест воздуха в ушах. Стук сердца — как грохот барабанов на плацу. Кухонные ходики — словно часовая бомба. Каждый тик-так отдается у меня в голове.
Стоя у окна, смотрю на машины и людей. Вот проехала лошадь с телегой, груженной бочками и ящиками. Одиночество наваливается, как никогда прежде. Там, на улице, кипит обычная жизнь. Ральф с Мартином заняты привычными делами, они знать не знают, как все обернулось с папой. Тут в голову приходит мысль, что в гостиной стоит фотография отца, и я иду туда.
Мы редко пользуемся гостиной, разве что в доме собирается большая компания, поэтому в комнате стоит затхлый воздух. Мама наводит там чистоту, но мебель изъедена временем, а диванные подушки изрядно пропылились. Если стукнуть по ним в ясный день, когда в окна льет солнце, в луче играет настоящий вихрь.
Только не сегодня. Окна для светомаскировки задернуты плотными шторами, свет попадает внутрь только через открытую дверь.