Вальтерс незамеченным дошел до гавани и стал подниматься по лестнице на палубу парохода.
- Явитесь к старшему лакею! - сказал ему дежурный служащий.
Вальтерс прошел к конторе старшего лакея, где уже выстроилась длинная очередь младших служащих.
Вальтерс не очень огорчился бы, если бы ему пришлось прождать весь вечер, до самого отхода парохода. Однако очередь двигалась быстро, и он вскоре очутился в маленькой конторе.
- Честь имею явиться, сэр, - произнес он. - Джон Вилльямс, лакей...
И вдруг остановился: за дальним концом стола сидел инспектор Карвер.
Первым движением Вальтерса было броситься бежать. Но около двери уже стоял полицейский.
- Вы можете арестовать меня, господин Карвер, - воскликнул Вальтерс, когда полицейский надел ему на руки наручники. - Но я не виновен в убийстве Трэнсмира...
- Мне нравится ваше спокойствие и самоуверенность, - промолвил Карвер.
Сыщик сделал знак двум полицейским, и они повели Вальтерса на пристань.
Тэб, поджидавший внизу, подошел к Карверу.
- Вы думаете, что действительно поймали его? - спросил он своего друга.
- Кого? Вальтерса? - переспросил тот. - Да, я совершенно уверен в этом.
- Нет... Я хочу сказать другое... - перебил его Тэб - Вы совершенно уверены, что задержали убийцу Трэнсмира?
- Этого я еще не могу сказать, - ответил сыщик. - Во всяком случае ему трудно будет доказать, что он непричастен к этому, но прошу вас не говорить, что он обвиняется в убийстве. Мне нужно кой о чем еще осведомиться... Возможно, если вы придете... позже в участок, я сумею рассказать вам уже гораздо больше... Особенно, если Вальтерс будет настолько благоразумен, что не откажется сообщить все, что ему известно об убийстве. Впрочем, он славный малый и не станет напрасно запираться.
Карвер не ошибся: Вальтерс не только устно, но и письменно изложил все, что знал о преступлении в Майфилде.
"Показания Вальтерса Феллинга.
Меня зовут Вальтер Джон Феллинг. Иногда я называл себя Вальтерсом, иногда - Маком Карти. Я трижды отбывал наказание в тюрьме за кражи. В июле 1913 года я был приговорен к пяти годам тюрьмы и заключен в Ньюкастл. В 1917 году я был выпущен из тюрьмы и служил в армии в качестве повара до 1920 года. После демобилизации я узнал от одного из приятелей, что господин Трэнсмир ищет лакея. Я знал, кто такой Трэнсмир, знал, что старик очень богат и скуп, и явился к нему с поддельной рекомендацией. Рекомендация была дана мне неким господином Колиби, который вообще занимается подобного рода делами. Когда старик Трэнсмир спросил меня, какое я желаю получить жалованье, я назвал сумму гораздо ниже той, какая обычно платится лакею, и он тотчас же принял меня на службу. Не думаю, чтобы он писал Колиби с целью навести обо мне справки. Но если бы даже он это сделал, я был совершенно спокоен на этот счет: мой друг Колиби ответил бы ему вполне положительно.
Когда я поселился в Майфилде, там было еще двое слуг: миссис и мистер Грин. Сам Грин - австралиец, а жена его, насколько мне помнится, - уроженка Канады. Он служил у старика в качестве дворецкого. Между ним и стариком часто происходили недоразумения. Он не любил Трэнсмира, и старик также недолюбливал его.
Приблизительно в эту пору мне удалось незаметно припрятать несколько ценных вещей: золотые часы и пару серебряных подсвечников. Тут произошел скандал с Гринами: хозяин заметил, что они отдают объедки своему зятю, и сразу же отказал им.
Обнаружив пропажу часов и серебряных вещей, он обыскал их комнаты. Конечно, мне было очень досадно и обидно за Грина, но я не мог ничем ему помочь...
После отъезда Гринов я должен был исполнять обязанности и лакея, и дворецкого. Очень скоро я обнаружил, что все ценности старик хранит в подвальной комнате. Я никогда не был в ней, но знаю, что к ней ведет коридор, начинающийся в столовой: я видел несколько раз дверь открытой и мог, нагнувшись, разглядеть коридор.
Я надеялся, что рано или поздно мне удастся осмотреть более тщательно весь дом. Однако это оказалось не так легко. Но вот - за неделю или за две до убийства - с Трэнсмиром случился припадок; пока он лежал в полубессознательном состоянии, мне удалось снять с его шеи ключ и сделать отпечаток на куске мыла... Впрочем, припадок длился недолго: едва я успел надеть на шею старика цепочку с ключом, как он пришел в себя.
С тех пор я начал работать над ключом. Вот и все, что я могу сказать про подвальную комнату, которой никогда не видел.
Каждый день я ложился спать в десять часов. Старик сам запирал дверь, отделявшую мою комнату от всего дома. Поэтому я не знал, что происходит в доме по ночам.
Однажды после ночного припадка, когда я не смог прийти ему на помощь, старик повесил запасной ключ от двери, отделявшей меня, в стеклянный ящик: в случае тревоги я имел право разбить его и вынуть ключ.
Вскрыть стеклянный ящик для меня не представляло больших трудностей, и я часто пользовался впоследствии этим ключом.
В первый раз я воспользовался им, когда услышал голоса в столовой. Я недоумевал, кто мог прийти к Трэнсмиру в такой поздний час. Однако я не решился спуститься вниз, так как передняя была освещена. В другой раз, когда в передней не было огня, я, набравшись храбрости, сошел вниз.
Я увидел молодую женщину. Она сидела за столом и писала на пишущей машинке под диктовку старика, который ходил взад и вперед по комнате, заложив руки за спину. Это была самая красивая и изящная молодая женщина, какую я когда-нибудь видел... Почему-то лицо ее показалось мне знакомым. Однако я не знал, кто она, до тех пор, пока не увидел ее портрет в иллюстрированном журнале: это была известная артистка мисс Эрдферн.
В следующий вечер я снова спустился; на этот раз старик не диктовал, а разговаривал с молодой женщиной.
Она приезжала, таким образом, из театра каждый вечер и оставалась у старика иногда до двух часов ночи.
Однажды старик строгим голосом спросил: "Урсула, где же булавка?" Молодая женщина тотчас же ответила: "Она же должна быть здесь!" Трэнсмир пробормотал что-то про себя, а затем воскликнул: "Да! Вот она!"
В конце концов мне удалось таки кое-чем поживиться... (Тут Вальтерс подробно описал все присвоенные им вещи.)
Когда старик оставался один, он обыкновенно усаживался за стол с кистью в руке. Перед ним стояло небольшое фарфоровое блюдо. Я не знаю, что он раскрашивал, ибо никогда не видел ни одной его картины. Я часто наблюдал за ним по ночам и неизменно заставал его за этим занятием. Он никогда не рисовал на полотне, а всегда на бумаге, и черными чернилами. Бумага была очень тонкая: окно как-то было раскрыто, и один из листов вылетел при порыве ветра...
Я наблюдал за ним через стекло, находившееся над дверью: стоя на лестнице, можно было таким образом разглядеть часть комнаты. Когда старик сидел на определенном месте, мне его было отлично видно.
В то утро, когда я покинул так внезапно Майфилд, я работал над изготовлением ключа. Я мог заниматься этим совершенно спокойно, ибо хозяин никогда не заглядывал в мою комнату. Кроме того, из предосторожности я всегда запирал дверь на ключ.
Я подал хозяину завтрак. Мы говорили с ним про Броуна, которого я выпроводил из дому. Старик сказал, что я поступил правильно. Он прибавил, что полиция разыскивает Броуна, и выразил удивление по поводу того, что тот вообще решился приехать сюда. Еще он рассказал мне, что Броун - пьяница, курильщик опиума и вообще дрянной человек. После завтрака он приказал мне уйти, и я понял, что он собирается в подвальную комнату: он всегда спускался туда по субботам после завтрака.
Приблизительно без десяти минут три я был в своей комнате и снова принялся за ключ. Я только что принес себе из кухни чашку кофе, когда внизу зазвенел звонок. Я отворил дверь: передо мной стоял телеграфист. Он подал телеграмму. Она была адресована мне. В ней было сказано, что в три часа за мной явится полиция, причем упоминалось о моем осуждении в Ньюкастле...