Я их заработал!..
… Бежать! Бежать! На 100 тысяч можно выехать отсюда. Вперёд. К морю. Через море и море, и Францию — сушу — в Париж!»
Но много ли это — сто тысяч? Деньги таяли катастрофически быстро. В рассказе «Богема» Булгаков признавался:
«Семь тысяч я съел в 2 дня, а на остальные 93 решил уехать из Владикавказа».
Ехать было решено в Тифлис («Богема»):
«Почему именно в Тифлис? Убейте, теперь не понимаю. Хотя припоминаю: говорили, что:
1) В Тифлисе открыты все магазины.
2) — “ — есть вино.
3) — “ — очень жарко и дёшевы фрукты.
4) — “ — много газет, и т. д. и т. д.».
Этому‑то «множеству газет» Булгаков и намеревался предложить свои фельетоны. А пьесами планировал заинтересовать театры солнечной Грузии. Заработав таким образом необходимую сумму, он и собирался через Батум отбыть в Турцию.
Однако большой уверенности в том, что планы эти осуществятся, у него не было. И в конце мая он отправил сестре Надежде письмо, полное неопределённостей:
«… сегодня я уезжаю в Тифлис‑Батум. Тася пока остаётся во Владикавказе…
В случае отсутствия известий от меня больше полугода, начиная с момента получения тобой этого письма, брось рукописи мои в печку…
В случае появления в Москве Таси, не откажи ей в родственном приёме на первое время по устройству её дел».
Операция «Батум»
Столица Грузии очень быстро разочаровала Булгакова. В «Записках на манжетах» он воскликнет:
«Что это за проклятый город Тифлис!»
Причина недовольства заключалась в том, что на берегах Куры ни его пьесы, ни фельетоны никого не заинтересовали. Это выяснилось почти сразу, как он приехал в Тифлис. Пришлось написать родственникам письмо, которое Михаил Афанасьевич, видимо, считал прощальным:
«2‑го июня 1921 года
Тифлис, Дворцовая № 6, Номера „Пале‑Рояль“ (№ 15) Дорогие Костя и Надя, вызываю к себе Тасю из Владикавказа] и с ней уезжаю в Батум, как только она приедет и как только будет возможность. Может быть, окажусь в Крыму…
Целую всех. Не удивляйтесь моим скитаниям, ничего не сделаешь. Никак нельзя иначе. Ну и судьба! Ну и судьба!».
В середине июня Татьяна Николаевна прибыла в Тифлис. Деньги, полученные за «Сыновей муллы», к тому времени уже кончились. Пришлось расстаться с последними своими сокровищами («Жизнеописание Михаила Булгакова»):
«Мы продали обручальные кольца — сначала он своё, потом я. Кольца были необычные, очень хорошие, он заказывал их в своё время у Маршака — это была лучшая ювелирная лавка. Они были не дутые, а литые, и на внутренней стороне моего кольца было выгравировано: „Михаил Булгаков“ и дата — видимо свадьбы, а на его — „Татьяна Булгакова“.
Продав кольца, тут же поехали в Батум — осуществлять последний пункт задуманного плана: побег в Турцию.
И тут вдруг Булгакова вновь стали одолевать сомнения… Может быть, всё‑таки остаться?.. Ведь если в «своей» Грузии в его услугах никто не нуждается, кому он будет нужен в «чужой» Турции?
Или всё‑таки бежать?..
Михаил Афанасьевич колебался. Им завладели суеверия. По воспоминаниям жены, стоило ей что‑то пообещать, как он тут же брал её за руку и спрашивал на полном серьёзе: клянёшься смертью? Татьяна Николаевна вздрагивала.
Ехать за рубеж вместе с женой Булгаков так и не решился. И вскоре отправил Татьяну Николаевну в Москву. Она села на пароход, который шёл в Одессу, и (после непродолжительной остановки в Киеве) в начале сентября 1921 года прибыла в столицу Советской России.
А Булгаков продолжал мечтать о Константинополе. Но это были голодные мечты. Или, точнее, мечты голодного. Вот как описаны они в повести «Записки на манжетах»:
«Довольно! Пусть светит Золотой Рог. Я не доберусь до него. Запас сил имеет предел. Их больше нет. Я голоден, я сломлен. В мозгу у меня нет крови. Я слаб и боязлив. Но здесь я больше не останусь. Раз так… значит… значит…»
И он отправился вслед за женой — в Москву, в город, в котором ему предстояло прожить всю оставшуюся жизнь.
«Домой! По морю. Потом в теплушке. Не хватит денег пешком. Но домой. Жизнь погублена. Домой».
Этими словами заканчивается первая часть «Записок на манжетах».
Стремительный бросок голодного литератора в не очень сытую Москву на первый взгляд выглядит не совсем логичным. В самом деле, зачем прошедшему огни и воды 30‑летнему человеку, бросив всё, что только можно бросить, устремляться в чужой малознакомый город? Что мог найти в нём тот, кто «сломлен», чья жизнь (и без того обречённая быть недолгой) уже «погублена»?