«Только он мог вести себя как угодно, а я должна была вести себя тихо».
Будучи мужчиной любвеобильным, Михаил Афанасьевич постоянно за кем‑то ухаживал. И в селе Никольском, и во Владикавказе, и уж тем более в Москве.
Но стоило Татьяне Николаевне завязать слишком (с его точки зрения) оживлённый разговор с каким‑нибудь мужчиной, как тотчас же следовало недовольное замечание:
«— Ты не умеешь себя вести!».
Однажды кто‑то из знакомых посоветовал Татьяне Булгаковой попробовать приобрести какую‑нибудь специальность:
«… подбил меня окончить шляпочную мастерскую, я получила диплом, хотела как‑то заработать. Один раз назначила кому‑то, а Михаил говорит:
— Как ты назначаешь — ведь мне надо работать.
— Хорошо, я отменю.
Так из моей работы ничего не вышло — себе только делала шляпки. Я с ним считалась…»
Татьяна Николаевна с мужем считалась. А Михаил Афанасьевич всегда поступал так, как сам находил нужным. На упрёки жены (по поводу очередного своего флирта) неизменно отвечал («Жизнеописание Михаила Булгакова»):
«— Тебе не о чем беспокоиться — я никогда от тебя не уйду.
Сам всегда ходил, а я дома сидела… Стирала, гладила».
Пока жена «сидела», «стирала» и «гладила», муж «ходил» по гостям, часто допоздна засиживаясь на вечеринках. Там (в неформальной обстановке дружеских застолий) завязывались нужные знакомства, налаживались полезные литературные контакты.
Именно об этих контактах Булгаков писал матери в конце 1921 года:
«Я рассчитываю на огромное количество моих знакомств… Знакомств масса и журнальных, и театральных, и деловых просто. Это много значит в теперешней Москве… Вне такой жизни жить нельзя, иначе погибнешь. В числе погибших быть не желаю».
Отлучался он из дома и из‑за рукописей, которые нуждались в перепечатке. Татьяна Николаевна пробовала научиться печатать на машинке, но это занятие вызывало у неё такие приступы головной боли, что от затеи пришлось отказаться. Тогда Булгаков нашёл машинистку на стороне — молодую вдову Ирину Сергеевну Раабен (нам уже встречалась эта фамилия). Она согласилась печатать в долг, то есть была готова ждать, когда перепечатанные произведения будут опубликованы и за них получен гонорар.
В своих воспоминаниях Ирина Сергеевна рассказала о том, каким запомнился ей тогдашний Булгаков:
«Он был голоден, я поила его чаем с сахарином и с чёрным хлебом».
А Михаил Афанасьевич очаровывал молодую хозяйку рассказами о своих мытарствах:
«Сказал без всякой аффектации, что, добираясь до Москвы, шёл около двухсот вёрст пешком — по шпалам: не было денег… Было видно, что ему жилось плохо, я не представляла, что у него были близкие. Он производил впечатление ужасно одинокого человека. Говорил, что живёт по подъездам».
Когда много лет спустя с этими строками ознакомили Татьяну Николаевну, она прокомментировала их следующим образом («Жизнеописание Михаила Булгакова»):
«„Двести вёрст по шпалам… „Он ей просто мозги запудривал. Он любил прибедняться. Но печатать он ходил. Только скрывал от меня. У него вообще баб было до чёрта!»
В начале 1924 года в Денежном переулке (в доме, где располагалось Бюро обслуживания иностранцев) был устроен литературный вечер. В качестве устроителей выступила группа возвратившихся на родину россиян‑эмигрантов, которые стали работать в журнале «Смена вех» и выпускать газету «Накануне». На вечер пригласили московских литераторов, в том числе и Булгакова.
Юрий Слёзкин в «Записках писателя» вспоминал:
«К тому времени вернулся из Берлина Василевский (He‑Буква) с женой своей (которой по счёту?) Любовью Евгеньевной …»
«Не‑Буква» — псевдоним известного в ту пору журналиста И.М. Василевского. Его жена и стала одной из хозяек вечеринки в Денежном переулке.
К тому времени супруги Василевские уже досыта намыкались в Константинополе, пробовали найти счастье в Париже, пытались закрепиться в Берлине. Но, увы, всё тщетно. И они (на одном пароходе с семейством писателя Алексея Толстого) вернулись на родину.
Любовь Евгеньевна впоследствии написала, каким в тот январский вечер предстал перед ней Михаил Булгаков:
«Передо мной стоял человек лет 30‑32‑х, волосы светлые, гладко причёсанные на косой пробор. Глаза голубые, черты лица неправильные, ноздри глубоко врезаны, когда говорит, морщит лоб».
Интересно сравнить этот словесный портрет с тем, что дан в книге драматурга А.М. Файко «Записки старого театральщика»: