Если бы легкий бриз не подул в кормовой парус, думаю, нам никогда не удалось бы добраться до места назначения – состояние гребцов ничуть не отличалось от состояния самого судна. Это были настоящие отбросы; люди старые, задыхающиеся, хромые… Не все они были рабами; большинство из них – бродяги, которые шляются в каждом порту и от голода готовы наброситься на любую работу, даже если это труд раба. Они прекрасно бы подошли на роль статистов хора в какой-нибудь греческой комедии. Я видел, как стоявший на платформе надсмотрщик, который должен был задавать ритм гребцам, корчился от хохота, наблюдая, как гребцы во сне падали со скамей, а весла беспорядочно ударялись друг о друга. Уверен, что он использовал свой бич для того, чтобы не потерять сноровку, прекрасно понимая, что из этих людей большего выжать невозможно.
Мне нечего рассказать о самом путешествии, разве только могу сообщить, что корабль – далеко не лучшее место, которое могло бы вызвать у меня какое-то набожное чувство или позволить подготовить свой разум ко встрече с городом святых пророков! Нужно было обладать всей силой веры паломников и с таким же почитанием, с каким это делали они, относиться к храму, чтобы молиться каждое утро и каждый вечер, а днем напевать ликующие или грустные псалмы в честь своего Бога. Временами на носу корабля раздавались греческие песни репетировавших артистов, а когда гребцы устраивались на скамьях, слышен был хор хриплых жалобных голосов.
Девушку в венке, которая в день отправления исполняла песню, подыгрывая себе на лире, звали Мирина. У нее была тонкая фигурка, вздернутый носик и холодный пронизывающий взгляд зеленых глаз. Несмотря на юные годы, помимо игры на лире и умения петь, она исполняла акробатические танцы, и наблюдать, как каждый день она упражняется, чтобы сохранить гибкость тела, было истинным удовольствием, однако погруженные в религиозный экстаз иудеи прикрывали себе лицо, возмущаясь подобным безобразием.
Мирина – это имя амазонки. Она рассказывала мне об этом сама, и нисколько не стесняясь объяснила, что так ее назвали из-за тонкой фигуры и полного отсутствия груди. Она уже работала в Иудее и на другом берегу Иордана, а также в нескольких греческих городах Пирейского острова. Она также поведала о том, что Ирод в Иерусалиме построил театр, однако она не питала надежд на то, чтобы выступать там, поскольку в нем почти не давали представлений: люди были настолько бедны, что не могли посещать театр. Что же касается местной аристократии, то она не настолько многочисленна, чтобы заполнить зал. Иудеи же ненавидят театр и все, что связано с греческой цивилизацией, включая акведуки. Поэтому она вместе со своими спутниками собиралась играть в гарнизонном городке, построенном римлянами на другом берегу Иордана. Публика там, конечно, грубовата, однако всегда встречает артистов с большим энтузиазмом. Они собирались также поработать в Тивериаде, выстроенной на берегу озера, и по пути, возможно, испытать удачу в Кесарии, римском городе на иудейском берегу.
В ту ночь, когда происходил этот совершенно дружеский разговор, Мирина молча прильнула ко мне и прошептала на ухо, что была бы весьма счастлива, если бы я мог ей дать несколько серебряных монет: ей и ее друзьям необходимо было купить сценические костюмы и обувь. Если бы не столь насущная необходимость, она никогда не отважилась бы обратиться с подобной просьбой, будучи вполне порядочной девушкой.
Я пошарил в кошельке и нащупал там тяжеловесную монету в десять драхм, которую вложил ей в ладонь. Обрадованная Мирина бросилась мне на шею и принялась обсыпать поцелуями, предлагая сделать с ней все, что мне захочется.
Она была немало удивлена тем, что мне не хотелось ничего: проведенная в Александрии зима внушила мне отвращение к женщинам. Тогда она тихим и невинным голоском поинтересовалась, не желаю ли я разделить ложе с ее братом, совсем еще безусым мальчиком. Во время учебы в Родосе я знал одного своего платонического поклонника, но никогда бы не смог присоединиться к этому столь дорогому для греков обычаю. После того как я ее заверил, что меня вполне устроили бы обычные дружеские отношения, она сделал вывод, что я дал обет целомудрия, мне пришлось подтвердить ее умозаключения, дабы скорее завершить подобный разговор, и тогда она оставила меня в покое.
Позже, в темноте каюты, чтобы хоть как-то отблагодарить меня, она принялась рассказывать об иудеях, утверждая, что наиболее развитые из них не считают адюльтером связь с чужестранкой, если та не бывает в кругу их женщин, и чтобы доказать это, она сообщила мне несколько забавных историй, в которые мне трудно было поверить, зная психологию эрудированных сынов Израиля, у которых я бывал в Александрии.