Когда вдали, за волнами, отражавшими первые лучи восходящего солнца, показались горы Иудеи, Мирина уже поверяла мне свои девичьи мечты, открывая все, что у нее было на сердце – так ведут себя со старшим другом; она прекрасно понимала эфемерность успеха танцовщицы и лелеяла мечту накопить достаточно денег, чтобы открыть парфюмерную лавку и увеселительный дом в прибрежном городе, известном своей терпимостью нравов. Затем, бросив на меня полный невинности взгляд, она сообщила, что ее планы осуществились бы намного быстрее, если бы ей удалось найти богатого любовника; от самого сердца я пожелал ей в этом удачи.
Случилось ли это благодаря твердому командованию капитана, или счастливому случаю, или же настойчивым молитвам паломников, однако мы наконец-то причалили к Яффе без малейших происшествий, хоть и искусанные насекомыми, умирающие от голода и жажды и покрытые плотным слоем грязи. Произошло это как раз за три дня до начала Пасхи, которая в этом году припадала на субботу, а значит, обладала двойной святостью. Паломники настолько горели желанием продолжить свое путешествие, что в тот же вечер, едва отмывшись и наскоро поев со своими единоверцами, отправились в Иерусалим. Ночь была полна нежной истомы, на небосводе сияли мириады звезд, и было настоящим наслаждением шагать по дороге при лунном свете. В порту стояли многочисленные суда, прибывшие из Италии, Испании и Африки. Так я понял, какие небывалые доходы судовладельцам всех стран приносила любовь иудеев к своему храму.
Ты хорошо знаешь, что гордыня мне не присуща. Тем не менее утром я отказался продолжить путь с труппой бродячих артистов, хотя они настойчиво приглашали меня, безусловно видя во мне возможного покровителя, поскольку среди них не оказалось ни одного римского гражданина. Однако я решил какое-то время спокойно пожить в Яффе: дописать это письмо, начатое на борту судна, и, чтобы убить оставшееся время, поразмыслить над тем, какой каприз стал причиной предпринятого мной путешествия.
Я обратился на поиски комнаты на постоялом дворе, которые увенчались успехом, и сейчас пишу эти последние строки здесь, перед отдыхом после столь необычного плавания. Я принял ванну, осыпав себя порошком от паразитов, и раздал беднякам одежду, которая была у меня на корабле: мое желание сжечь ее вызвало у них настоящую бурю негодования! Теперь я уже успел завить волосы и пропитать их благовониями, надеть только что купленную одежду – постепенно прихожу в себя. Следуя своей привычке к простоте жизни, я не стал отягощать себя многочисленным багажом: для меня вполне достаточно папируса и материала для письма, а также нескольких захваченных из Александрии сувениров, которые я при необходимости поднесу кому-нибудь в подарок.
На рынке Яффы можно найти все необходимое как для самого богатого, так и для самого бедного путешественника: вам предложат носилки с носильщиками, запряженную быками повозку или же верблюда с погонщиком. Но я уже однажды тебе говорил, что предпочитаю роскошь одиночества. Итак, я собираюсь нанять осла и, погрузив на него свой скудный багаж, флягу с вином и суму с продуктами, отправиться в путь пешком, как это делают настоящие паломники. После стольких дней бездействия в Александрии небольшая физическая нагрузка может оказать на меня только благоприятное воздействие. Помимо прочего, я хорошо знаю, что мне нечего опасаться разбойников, поскольку на всех дорогах, ведущих в Иерусалим, полно людей, и эти дороги хорошо охраняют патрули двенадцатого римского легиона.
Хотелось бы, чтобы ты знала, о моя любимая Туллия, что я говорил тебе о Мирине и об александрийских женщинах вовсе не из желания рассердить тебя или вызвать чувство ревности. Ах, если бы ты могла хоть немного от этого страдать! Боюсь, однако что ты лишь испытаешь удовлетворение, столь ловко избавившись от меня! Просто невыносимо ничего не знать о твоих истинных замыслах! Возможно, ты действительно столкнулась с каким-либо препятствием и поэтому не смогла ко мне приехать? Следующей осенью я вернусь в Александрию и буду опять тебя ждать до самого конца судоходного сезона. Там я оставил все свои вещи, даже не взяв с собой ни одной книги. Если ты вдруг не застанешь меня в порту, мой адрес будет значиться в банковской конторе. Однако мое сердце подсказывает мне, что несмотря на печальный опыт прошлой осени, я и этой точно так же с надеждой буду встречать в порту каждый корабль из Италии.
Не знаю, хватит ли у тебя терпения дочитать мое письмо до конца. Я сделал все возможное, чтобы хоть как-то оживить его. На самом же деле, я воспринимаю все намного серьезнее, чем ты это можешь заключить из написанного. Вся моя жизнь прошла в метаниях между Эпикуром и Портальной школой,[2] между удовольствиями и аскетизмом. Но тебе, как и мне, хорошо известно, что существует разница между удовольствиями и любовью. В удовольствиях можно упражняться, как в атлетике или в плавании. А встретить человека, с которым чувствуешь, что именно ради него ты появился на свет – это необыкновенное и невероятное ощущение. О моя Туллия, я рожден для тебя, и мое глупое сердце бесконечно твердит, что и ты рождена для меня. Только вспомни о наших вечерах среди роз в Бэ…