Не успел Брюс додумать свою мысль, как на дороге показался бегущий человек, объятый пламенем. Пожар?! Действительно, невдалеке занялся пламенем деревянный дом… В Москве все дома деревянные, потому и еженощные пожары, но здесь, в Петровом граде, на болоте? Небось, по своей дурости или по пьянке уронил свечу, загорелся и бежит мужик, объятый пламенем. Что думать-гадать? Брюс схватил горящего мужика, бросил на землю и стал посыпать песком, из кареты выхватил аптечку и принялся поливать из склянки раны… Крикнул кучеру, веля мчаться к дому, – там были у него особые снадобья. В Москве возле его Сухаревой башни то и дело горели дома, и «шотландский Парацельс» то тушил пожары, то лечил пострадавших.
Завтрашним днём весть о Брюсе, о сгоревшем и спасённом им мужике дошла до Верховного совета. Не умея придумать ничего более дельного, обвинили его в чернокнижии, в колдовстве, а Брюс, разозлившись, тут же написал бумагу об отставке…
Стоял май, город бредил в белых ночах, головы сенаторов пухли от неразрешимых вопросов.
…А в Кускове в те самые майские дни ранним утром послышался звон колоколов – медленные, печальные звуки перепугали жителей. Бабушка Марья Ивановна и Наташа вскочили, прислушались: звонили у Черкасских и в Перове, да так печально! Что стряслось? Беги, Наташа, к Черкасским!
Догадка бабушки оправдалась: звон был особенный. Оказалось: скончалась государыня Екатерина I. В Петербурге и в Москве, во всех прочих городах зазвонили печальные колокола. Всюду читали манифест: «Шестого мая 1727 года около девяти часов пополудни Екатерины Алексеевны не стало».
Неумолчно трезвонили колокола, в растерянности пребывала страна.
И что же? Великий князь Пётр Алексеевич двенадцати неполных лет был провозглашён императором. Значит, править будет «полудержавный властелин» Меншиков?..
Василий Ключевский так охарактеризовал царствование Екатерины:
«Во всё короткое царствование Екатерины правительство заботливо ласкало гвардию… Императрица из собственных рук в своей палатке угощала вином гвардейских офицеров. Под таким прикрытием она царствовала с лишком два года благополучно и даже весело, мало занимаясь делами, которые плохо понимала… Между тем недовольные за кулисами на тайных сборищах пили здоровье обойдённого великого князя, а тайная полиция каждый день вешала неосторожных болтунов».
Более подробно осветил события XVIII века историк Сергей Шереметев, знавший всё по семейным документам и пересказам. Он писал:
«Между страшным розыском 1718 года и воцарением Петра II всего 9 лет. Ещё живо всё в памяти, и даже не сняты с Красной площади орудия казни. Современники переживали перелом, чреватый неисчислимыми последствиями… Можно себе представить, что произошло, когда на престол вступил сын царевича Алексея. С Екатериною отходило прошлое, для многих смутительное, и прекратился соблазн, небывалый после великого князя Василия Ивановича: наличность двух жён! Как тогда – Сабурова Соломония в Покровском монастыре Суздальском, а на престоле Елена Глинская, так и теперь Евдокия Лопухина в том же Покровском монастыре, когда на престоле её соперница; с Запада пришли как Елена (Глинская), так и теперь Екатерина. Пётр II являлся примирительным звеном между двух течений, прочно уже установившихся. С одной стороны, как последний Романов по мужской линии, он примыкал по крови Лопухиных к древней Руси и преданиям её. С другой, как внук герцога Брауншвейг-Люнебургского, он не был чужим князьям имперским Германии и тем олицетворял то, к чему стремился Пётр I, всегда искавший брачных сближений с царственными домами Европы».
Российский царский трон переходил к внуку – Петру Алексеевичу Романову.
Царевич Алексей и принцесса Брауншвейгская
Так звали отца и мать юного Петра II. С давних пор русские цари искали союза с европейскими монархами, а самый краткий тут путь – браки с именитыми наследниками. Так же поступил и Пётр I: в невесты своему сыну выбрал немецкую принцессу Шарлотту.
Как правило, браки те не были счастливыми, дети несли печать родителей на своей судьбе. Брак Алексея и Шарлотты был следствием дипломатических переговоров Петра I, польского короля Августа II и австрийского императора Карла VI, причём каждый из них хотел получить свою выгоду из семейного союза династии Романовых и древнего германского рода Вельфов – он был связан множеством родственных нитей с правившими тогда в Европе королевскими домами.
Принцесса Шарлотта надеялась, что её брак с «варварским московитом» не состоится. Но он состоялся, и с первых же дней возникло непонимание. Несогласие дошло до того, что царевич стал советовать ей уехать от него в Германию. «Если б я не была беременна, – писала Шарлотта своей матери, – то уехала бы в Германию и с удовольствием согласилась бы там питаться только хлебом и водою. Молю Бога, чтоб Он наставил меня Своим Духом, иначе отчаяние заставит меня совершить что-нибудь ужасное…»