Уже не бомбят, на улицах не грабят, в фашистов-шпионов-диверсантов за углами не поверят — ну как тут внятно объяснишь этим воображалам, что взрослые волнуются даже в мирное время, даже когда вы опаздываете хотя бы на полчаса?
— Характер у них, — напомнила зачем-то Оля.
— Да уж, — дополнил и развил мысль Колька, — мы-то в их возрасте такими не были.
Она не сдержалась, прыснула и тотчас вновь посерьезнела:
— Тетку Наталью жаль. Как бы опять не свихнулась.
Введенская-старшая, потеряв двух детей, трясется над Сонькой студнем, а та из нее веревки вьет, не слушается.
— Ну а что предлагаешь? Посадить за решетку? На цепь? В кандалы заковать? — Колька все предлагал и предлагал вполне рабочие варианты.
А Оля, молча вздыхая, соображала: вот тебе педагогическая задачка, будущая учительница. Что предпринять, чтобы и без насилия, и без изоляции от общества себе подобных сделать так, чтобы Соня-негодница не пропадала после школы допоздна, и ни Наташку, и никого бы другого за собой не тащила.
Ведь это хорошо еще так получилось, что Антонина Михайловна ничего не узнает, стало быть, и лишний раз нервничать не будет. Беда, если она начнет нервничать, ведь одно дело, когда дергается художник-надомница Введенская, и совершенно другое, если вдруг будет нервничать старшая медсестра Пожарская. Трясущимися руками уколы делать, повязки накладывать, распределять лекарства — тут не до шуток!
Колька, судя по нахмуренным бровям и надутым щекам, думал о том же, а еще о том, что права Ольга, по-хорошему надо бы навсегда отцепить Наташку от Соньки. Последнее ведь невозможно: не старые времена, чтобы взрослые приказывали детям, с кем дружить.
Сонька — обаятельная, умница, развитая не по годам. И мать Наталья, и тетка Катерина с ней подолгу и с удовольствием занимаются, а поскольку обе особы исключительно образованные, то и подопечная прямо вундеркинд. Ей в первом классе скучно. Наташка — девчонка восприимчивая, внимательная, но ведомая, прирожденный номер два, слушает Соньку, открыв рот.
Вдруг Оля вспыхнула, как железнодорожный фонарь. Ее осенила потрясающая, идеальная мысль.
— Эврика, Коля! Эврика, что по-древнегречески значит «нашел».
— Что именно?
Темные глазищи Оли горели неподдельным вдохновением, казалось, в них блистали молнии.
— Раз они любят разного рода истории, так почему бы не подкинуть им такую, чтобы не то что по темноте шляться — на горшок ночью сто раз подумали пойти.
Колька, обмозговав этот проект, признал, что в нем есть благородное безумие, но уточнил:
— А что, ты сможешь?
— Обижаешь!
— А вдруг не испугаются?
— Испугаются!
— Попробуй, мысль здравая! — И тут же предупредил: — Только не переборщи, еще нам мокрого не хватает.
Посмеялись и сели испить еще по одной-второй-третьей чашечке чаю. Как справедливо рассудили, домой Оле не стоит пока торопиться.
Глава 5
Трудовой понедельник, заполненный важными делами, прошел. Вторник, более спокойный, клонился к вечеру — и все-таки только сейчас удалось присесть попить чаю. Выслушав историю бурного празднования годовщины семейной жизни, сержант Остапчук хохотнул и тут же солидно заметил:
— Умеете вы веселиться, молодежь.
— Это у нас запросто, — благодушно подтвердил Сергей, — с огоньком.
— И ведь даже и не пили. Не отведали же моей наливочки?
— Я отведал, — признался лейтенант, — но оставшись с бутылочкой наедине.
— И как?
Акимов молча, но красноречиво выставил большой палец.
Посмеявшись, Иван Саныч мимоходом посоветовал, то ли в шутку, то ли всерьез:
— Резвись, да не очень. Да, и с Сергеевной все ж таки поаккуратнее.
Сергей возмутился:
— Саныч, и ты туда же? Жене простительно, но от тебя!..
— Ты послушай, а не квакай в ответ. Правда, благоверная твоя с придурью, хотя просветы бывают.
— Вот спасибо.
— Кушай — не обляпайся. А вот Катька, — Остапчук задумчиво постучал карандашом по подстаканнику, — еще когда чажолой ходила, как-то жалилась: урка ее нет-нет, а в дурь прет.
— Что ты выдумываешь?
— Ревнует. Будто здесь, окромя его законной, достойных женских кандидатур нету.
Акимов не поверил:
— Да брось ты.
— А вот так вот! Так что смотри, ему до дембеля недолго осталось. Вернется — кто его знает, что учудит?
Сергей сердечно попросил отвалить. Однако если Иван Саныч открыл рот, то выложит все, что в душе накопилось.
— Все мы, глаза имеющие, видим, что против товарища Гладковой Сергеевна ну никак не тянет. И все-таки есть такие личности, что искренне своих жен почитают красавицами, и что других хлебом не корми — а дай за ними поволочиться. Вот это — наиболее опасные, — со знанием дела заявил Остапчук и совсем было собрался поведать некую охотничью историю из своей бурной биографии, но тут появился Сорокин.