— Завершаем байкотравлю, отправляемся в общежитие. Иван Саныч, это я тебе, — на всякий случай пояснил капитан.
— А что там? — заинтересовался сержант.
— Темные бытовые истории, как раз как ты любишь. Вроде бы мальчишеская драчка, но ее никто не видел, только синяки.
Остапчук подбил итоги:
— То есть не обычный мордобой. И что ж не поделили эти ремесленные? Живут на всем готовом, государство кормит, кров дает — а они все куролесят.
— В общем, синяки налицо, но от чего конкретно — бог весть.
— История, — кивнул сержант, — обожаю такие случаи. Ну а в общих чертах, что стряслось-то в детсадике? Можно и без деталей.
— В детсадике, как ты выразился, на уроке физической активности Пожарский обратил внимание: у одного первокурсника, Хмары, попорчены вывеска и ребра. Следы, как он определил опытным взглядом, свежие, качественные и неоднократные — так он выразился.
— Ага, ага. А сам побитый что поет?
— Больше молчит.
Остапчук позволил себе усомниться:
— И что же, кроме Пожарского, никого не интересует то, что на их территории кого-то лупцуют? Комендант просто смотрит, чтобы до конца не убили?
— А сигналов и не поступало, — охотно объяснил Сорокин, — никаких происшествий не зафиксировано.
— Ну а сам побитый?
— Колька утверждает, что тот брешет на голубом глазу, что на угол налетел, то ли то, не знаю что.
— А директор?
Сорокин скривился:
— Сейчас тебе дед Семен расстегнется и покается, что с пацанвой не сладил.
— Ну да.
— Вот и разберись, что там: ладно, если просто детская потасовка, а если что-то серьезное под ковер заметается? Товарищ Остапчук, выясни.
Сержант, козырнув, осушил свой стакан чаю, степенно облачился в плащ, фуражку надел и отправился выполнять приказание, всем своим видом показывая, что не считает это срочным делом.
— Теперь к тебе такой разговор, Сережа… — начал капитан, но был прерван.
В кабинет по-свойски, без малейшего стука, ворвались две красные, запыхавшиеся, с вытаращенными глазами девчонки. Вкатились колобками, домчали до середины кабинета и замерли, пытаясь отдышаться — или сообразить, как они сюда попали и что теперь делать.
У Акимова аж шрам задергался от острого дежавю, а Николай Николаевич, обождав, решил поторопить девчонок и строго спросил:
— Это что еще такое? Почему без стука, что за разгильдяйство?
Особа потоньше, на высоких тощих ногах, одетая похуже — Наташка Пожарская, — многообещающе выдохнула:
— Щаз.
Вторая — покруглее, со щеками, разряженная, как с картинки, — Сонька Палкина, — выпалила:
— Там душегубство!
— Че-го там? — переспросил капитан.
— Крово…пивство!
— Дед Коля, там тетка страшная, убийца! Сначала девочка была, как я, в красном пальто, красивом, во, — Соня, ухватив за по`лы, расставила свой наряд колокольчиком, — только в очках. Мы видели!
— А потом мы — раз, убежали, и Колька пришел ругаться, — затараторила Наташка.
Акимов, заметив, что лысина у руководства начинает наливаться кровью, поспешил вмешаться:
— Так, девицы, успокойтесь. Опять мотаете взрослым нервы. Давайте по порядку.
Налив в стакан кипяченой воды из графина, протянул сначала Соньке, как более внятной. Та выпила и даже поблагодарила — стало быть, отдышалась и в себя пришла.
— Я тоже буду, — сообщила Наташка.
Налил и ей. Ведь ей тоже есть что сказать, так и распирает Пожарскую-младшую, но видно, что без Сониной отмашки она не решается говорить.
Удивительная разница у них с Колькой в характерах, ее братом-то попробуй покомандуй, если жизнь не дорога.
Наташка воду выхлебала, но ничего не говорила, поглядывала на Соню. Та, собравшись с мыслями, начала было. Сбилась. Рассерженно за косу себя подергала, толстую, как у матери. Снова начала — снова сбилась.
Сорокин молчал и слушал, Акимов — тоже. Последнее дело перебивать, когда еще ничего не понятно — кроме того, что мелкие что-то видели, а что именно — неясно. И все-таки, прислушавшись, можно было разобрать некую последовательность в изложении событий.
Разумеется, девчонки не унялись и за ум не взялись. И после уроков снова потащились постигать мир, то есть «гулять», не поставив в известность старших. Между прочим, спасибо еще, что не поехали кататься на метро или смотреть, где конечная трамвая. Они снова отправились в парк.