— Николай Игоревич, приучайся уже к тому, что ты отвечаешь теперь не только за себя.
Ну, Колька с ним не первый год знаком, промолчал и лишь склонил голову: понимаю, мол, чего уж. Однако Семена Ильича не умилостивишь деланым раскаянием.
— Объясни, сделай одолжение, почему у тебя перерасход вырос аж на пятнадцать процентов по сравнению с прошлым месяцем.
Колька подумал, но вынужден был признать, что не знает. Предположил лишь:
— Портачат, Семен Ильич.
— Много.
— А как же учиться, не допуская ошибок? Сами понимаете, не все семи пядей во лбу, нет-нет да попортишь болванку.
— Так, а ты на кой поставлен? Как раз чтобы меньше портачили.
Свежая, отрезвляющая мысль. На это и отвечать смысла нет. Старик поворчит еще около трех-пяти минут да отпустит.
Колька все чаще и чаще ловил себя на том, что сам себе нравится. Откуда только появилась в нем такая взрослость, солидность, снисходительность к слабостям окружающих, философское отношение к своим собственным — ну а кто без греха? Можно признать, что в своих собственных глазах рос, как опара на дрожжах. Конечно, он все еще тот самый Колька Пожарский, бывший хулиган и ворюга, и формально все еще отбывавший по малолетке, пока не будет снята судимость. Те, кто за бумажками людей не видит, воспринимают его именно так. Точь-в-точь как неведомый, то есть не виданный ни разу, но наверняка жирный, потеющий и утирающийся платочком кабан из кадров, который воспрепятствовал трудоустройству Пожарского-сына к отцу в лабораторию.
Вражина! При воспоминании о крахе мечты Колька снова завелся. Так ведь обидно! Все ж было на мази, все документы в кадрах лежали — толстенная папка, которую распирало от положительных характеристик, ходатайств педагогического коллектива, общественности — бодрые, суровые, сдержанные, но какие же проникновенные! Трогательно писал одноглазый капитан. И памятник чугунный бы расплакался.
Вот уже выходить на работу, но тут поменялось руководство: непосредственный батин начальник был переброшен на другой участок, чуть ли не под команду самому Чертоку. Объективно всем хорошо, и стране, и ему, выдающемуся инженеру, и даже перед отцом развернулись самые блестящие перспективы: немедленно пошли разговоры о повышении.
Несладко лишь Кольке. Ведь новое руководство, как волна после шторма, потащило за собой всех своих, в том числе и в кадры. Новый начальник этого отдела, в свою очередь, приволок своих «надежных», с которыми «сработался», а перед старыми немедленно принялся важничать и осторожничать с ними. И первым делом с удовольствием запорол кандидатуру Пожарского-младшего — как бы что не вышло: протекционизм, семейственность, то да се.
Пока, по крайней мере, подвис Колькин перевод.
Если бы хотя бы одна мечта не сбылась, так и по другому фронту обрушились надежды. Тут батя поднял вопрос о том, не переедут ли к нему в центр хотя бы Тонечка с Наташкой. Как раз можно было бы решить вопрос с жильем.
Ох и возликовал Николай, пусть и тайно! Шутка ли — целая пустая комната (вторую-то сдать придется), целых десять квадратных метров в его распоряжении! Однако по ходу выяснялось, что лицедей из Кольки никакой. Вид он сохранял невозмутимый, сурово-расстроенный, но все равно мать — и не вглядываясь — кожей его нетерпение ощутила. Так что и тут хрустальные мечты рассыпались в мелкие осколки. Антонина Михайловна объявила, что они с Наташей никак переехать не смогут.
Колька полыхнул, но внутренне, благоразумия хватило смолчать, под материнским прямым взором стоял безгласен. Тем более что нарождающийся здравый смысл подсказывал, что наверняка мама не просто так все решила. Возможно, у нее свои резоны есть, по жилищному вопросу она что-то уже сообразила и просчитала… но черт подери!
Мать же, с опасением ожидая его детского взрыва и не дождавшись, вдруг вся вспыхнула, помолодела, расцвела — причины ее тихого ликования сыну были неведомы.
«Что ж, — рассуждал Колька философски, — не все получается так, как нам угодно!»
Солидные рассуждения прервал пацанчик из первокурсников. Скатившись со второго этажа по лестнице, весь встрепанный, он летел по коридору. Почти поравнявшись с Пожарским, почему-то сменил галоп на шаг, причем такой, каким обычно нашкодившие коты ходят, и по стеночке попытался обогнуть наставника.
Ну как тут стерпишь, будучи даже сто раз взрослым?
— А ну-ка стой, ать-два, — скомандовал Колька.
Пацан замер, вытянувшись во фрунт, выкатив глаза.
— Куда бежим?
Первокурсник скроил такую честную гримасу, что Пожарский немедленно потребовал: