— Короче.
— Короче вот. Она мне говорит: я, Андрей, вас не гоню, но если вы попробуете за мной шпионить — между нами все будет кончено.
— Ну а ты, значит…
— Я нет, — невнятно, но уверенно заявил Пельмень, — просто соскучился я по ней, соскучился! Я ж не знал, что она потащится на толчок…
Колька, поперхнувшись, попросил прекратить шутить.
— Да на толкучку же!
— Ну, это…
— Не перебивай. Я к тому, что началось случайно. У меня отгул как раз был, я ей предложил в парк Горького сгонять, она вроде бы согласилась, а потом начала крутить, придралась, разобиделась на что-то — вроде бы поругались. С утра смотрю — отправляется на станцию. А она на электричку — ну, думаю, точно к хахалю, утешаться. Щаз ты у меня повстречаешься, думаю.
— Ох, это я тебя понимаю, — заверил Колька, вспомнив свои страдания такого же рода, — умеют они нашего брата из себя вывести.
Хотя про себя все-таки усомнился: такая фря вряд ли кого прельстит, кроме шибко влюбленного Пельменя.
— Да… в общем, доехали мы до Ярославского вокзала, она шасть в камеру хранения. Я за ней, она что-то там забрала, какое-то добро в наволочке — и, смотрю, бежит-торопится обратно, аж бегом.
— Пока ничего не ясно, — признался Пожарский, — но интересно.
— Кому как, — угрюмо отозвался Андрюха. — Обратно электричка пустая, мне пришлось в другой вагон сесть, чтобы и ее видеть, и ей на глаза не попасться. Любовался-любовался, да и задремал, а потом как в седалище что куснуло — глядь, а она на выход. Оп-па, думаю, куда это? До нас еще не доехали …
Тут он прервался, чтобы снова налить в стакан самогону, Колька пить отказался.
— Вот, до нас точно не доехали, а до толкучки.
— Погоди, погоди. Это ж в котором часу было? — уточнил Колька. — Торг-то кончился уже?
— Кончился, — подтвердил Андрей, морща лоб, припоминая, — ряды пустые были, а которые торгашки еще оставались, те собирали манатки. Так вот, моя подходит к одной, пошептались, и она ей отдает наволочку. Та ее под прилавком глянула, кивнула и давай деньги Лидке отсчитывать…
Он снова замолк, завял и начал кукситься. Колька спросил, просто так, чтобы отвлечь от разного рода мыслей:
— Что за шмотки-то были?
— Кто их знает, красное что-то, — и Пельмень снова потянулся за бутылкой.
Колька деликатно ее отодвинул, заметил примиряюще:
— Ну красное — и красное. Какая разница. Зря распереживался, кто не приторговывал шмотками? Не самогонка же.
— Так я и не переживал, — чуть не проскулил Пельмень, — я ей на глаза попался! Она как на выход пошла, как стала деньги припрятывать, глаза подняла, голубые, острые, как льдинки весной на воде, да как взбеленится: ты, такой-разэдакий, шпионишь! Видеть тебя не хочу и всяко-прочее! Треснула по морде и убежала.
— По морде? — уточнил Колька и, получив заверение, что именно по ней, уверенно сказал: — И хрен с ней! Если девка — спекулянтка, да к тому ж дерется, то нечего с нею дел иметь.
Однако Пельмень как бы не слышал: хлопая повлажневшими ресницами, таращился в собственноручно побеленную стену и тосковал, тосковал…
«Э-э-эх… работяга толковый, много повидавший, из всех передряг выбравшийся — и на тебе, из-за какой-то пустячной истерички такие трагедии!»
Похватав вхолостую воздух и убедившись, что пить больше нечего, Андрей пригорюнился, но уже по-другому, спокойнее.
Колька, поискав правильные слова и не найдя их, решил ограничиться суровым, по-мужски сдержанным похлопыванием по плечу:
— Укладывался бы. Утро вечера мудренее, глядишь, опомнится, сама пожалеет, что нагрубила.
Пельмень глянул с безумной нарождающейся надеждой:
— Думаешь?
Приятель, подумав, ответил совершенно искренне:
— Если умная — то обязательно пожалеет и покается. Если же дура — так на что она тебе? К тому ж коли завела моду драться, так это и пойдет, что ж, по любому поводу тебе фото будет канифолить — хорошо это?
— Нет.
— Ну вот и ложись, и выкинь все из головы, — предписал друг и прибавил уверенно, что все утрясется.
— Точно! — обрадовался Андрюха.
… В коридоре тотчас пристал Анчутка, который все это время мотался туда-сюда, как молодой папаша у дверей повитухи.
— Ну что, что?
— Да что вы, в самом деле? Проспится, успокоится и опомнится. Тоже мне, цаца.
— Вот и я говорю! — подхватил Яшка. — Ну ни рожи, ни кожи, а туда же, строит из себя…
— А, так ты ее знаешь?
— Так ударница же, — ухмыльнулся Анчутка, — знаменитость.
— Ударница, знаменитость, а вещи таскает перекупщикам, — проворчал Пожарский.