Анчутка немедленно заинтересовался. Пришлось вкратце пересказать Андрюхин детектив со слежкой. В итоге несерьезный Яшка расхохотался и угомонился, лишь получив по шее.
— Не ржи над другом! У него любовь. Видать, серьезно у них, раз карточку свою подарила.
Белобрысый циник чуть не взвизгнул от восторга:
— Подарила?! Держи-и карман! Он с доски почета спер! Ох, Маринка-Колбаса орала.
Тут и Колька еле сдержался, чтобы не заржать.
— Ловко! Ну да ладно. Посерьезнее с чувствами!
— Есть, — козырнул тот.
— На гулянку не пойдешь?
Яшка сокрушенно покачал головой:
— Куда тут. Как его оставишь? Сам видишь, что творится.
— Вот и славно, — одобрил Колька, — присмотри за ним до утра, а там и отпустит. Не круглый ведь дурак.
Анчутка хотел было выказать сомнение в этом последнем тезисе, но, случайно глянув Кольке за спину, осекся. Выражение на физиономии у него стало такое, что захотелось, не поворачиваясь, отпрыгнуть в сторону — что там с тылу такое?
Оказалось, что ничего сугубо страшного — просто та самая недавно обсуждаемая особочка, Лидка, преспокойно стоит и с простодушным любопытством прислушивается к разговору.
Убедившись, что они затихли окончательно, вежливо спросила:
— Простите, Андрей дома?
— Ну допустим, — с неприязнью признался Яшка.
А Колька глядел на нее, откровенно недоумевая. На фото она более страшненькая, и в жизни не сказать что блещет красотой, но все попригляднее. Глазки в самом деле голубые, чуть раскосые, и… как это Андрюха красиво сказал? Острые, как льдинки. Волосики светленькие, облаком поднимаются, ручки — тонкие-претонкие куриные лапки.
Таких кругом пруд пруди, вот и сейчас сдается, что где-то они встречались. Или, может, в самом деле видел фотографию на доске почета, пока Пельмень не стащил.
— Вы мне позволите пройти? — вежливо уточнила она.
Яшка хотел было нагрубить, но Колька успел аккуратно передвинуть его, освободив девице путь. Пусть поговорят, может, все уляжется.
…Похлопывание нежной ручки — довольно сильное — бесцеремонно привело Пельменя в чувство. Он содрогнулся, вынырнул из мутного пьяного забытья, разлепил опухшие глаза: перед ним соткалась из сновидений возлюбленная Лида, склонила к нему милое личико. Правда, смотрела с таким выражением, будто увидела таракана в супе, но истосковавшемуся, зачарованному Пельменю и этого для счастья было достаточно. Хотелось запеть, закричать, но получилось лишь просипеть с обожанием:
— Лидочка, я ведь…
Она прервала, заверив довольно бесцеремонно:
— Я понимаю, Андрюша. Не будем сейчас касаться этого глупого события.
Пельмень немедленно заверил, что готов вообще никогда в жизни не касаться ничего. Он, конечно, не вымаливал приказов, не рвался добыть звезд с небес и доставить синюю птицу, но бубнил горячо и страстно, как водопровод в ночи, выражая готовность выполнять любое пожелание, буде таковое выражено устно, письменно, даже в форме намека.
Лида прервала, предупредив:
— У меня очень мало времени. Нужна твоя помощь.
Он только лишь не заржал и не забил копытом:
— Что угодно!
— Помолчи, пожалуйста, дай досказать, — велела она.
Пельмень захлопнул рот, точно крышку чемодана.
— Возможно, что на днях надо будет срочно перекрасить кое-что.
— Что угодно! Хоть грузовик!
— Нет, это не надо. Небольшое. Скажем, колясочку. Есть чем?
— Найдем! — На Пельменя вдруг накатили умиление и восторг, он вдруг представил себя в виде гордого папаши, который идет со свертком на руках, а в нем Андреевич, ну или Андреевна — не важно кто, а рядом идет она, Лидка, алея, как маков цвет, толкает впереди себя колясочку…
Аж задохнулся. Но восторг она сама развеяла, добавив быстро, деловито:
— Только нужна яркая, быстро сохнущая и красивая краска.
— Изыщем! — пообещал он без тени колебания. — Когда нужно?
— Я заранее предупрежу, — нежно посулила она, поправляя по-матерински воротник на его несвежей рубашке. — Как я тебе скажу, так где-то через час надо быть готовым.
— Понимаю…
Некоторое время Лидия внимательно всматривалась в его лицо, пытливо, как бы оценивая. Ох и острые у нее голубые глаза, режущие, как льдинки острые. Такие, как когда по ранней весне мордой во вскрывающийся ручей сунешься, водички попить, от которой лоб ломит, а потом вся физия изрезана, как после новой бритвы.
— Хорошо. Но имей в виду, Андрей, — она подняла пальчик, — никаких вопросов! Никаких слежек. Ясно? А теперь давай раздевайся, так только цыгане дрыхнуть заваливаются.