Выбрать главу

— Что ты тут намусорил? А ну, бумажки прочь.

И Хмара, продолжая материться уже про себя, принялся собирать с пола разлетевшуюся газету, нарезанную, как для сортира.

…Она проводила сына вверх по лестнице, ничего, глубокая ночь, все кляузники почивают, никто не увидит, что пост оставила. Посмотрела последний раз, долго, запоминая, перекрестила медленно, размашисто, торжественно. Приказала:

— Ступай с Богом.

Стояла недолго, смотря ему в спину, ведь переулок-то короткий. И все-таки увидела, как у самого уже перекрестка он обернулся и махнул рукой. Вздохнула с облегчением — что еще желать в жизни?

Вернувшись в кочегарку, аккуратно, старательно проработала еще двадцать минут, доведя температуру по нормативной, вернулась в свою комнату. Выпила воды.

«Негодный мальчик. Так и не взял носки про запас, а ведь ноги! И рубашечку оставил, и гимнастерку. И даже полупальто. Неслух, упрямый ослик. Ну таков он. Вот я и дети, которых Ты дал мне, значит, так и надо. Стало быть, пора».

Одну за другой стала она доставать из сундука вещи — было их немного, они тут не залеживались, отправлялись на толкучку, и это было обычное барахло, которое не вызвало бы подозрений, никаких особых примет у него не было. Все это сберегалось на черный день! А теперь оно все ни к чему. Все, все в топку.

Сундук наконец совершенно опустел. Теперь все документы, книги — все отправилось в огонь. Лишь один листок остался лежать на столе, список из имен, первые из которых были наведены уже выцветшими чернилами, далее шли уже более свежие, некоторые записаны прыгающим почерком, это делалось в поезде или на бегу, чтобы не забыть потом. Двенадцать имен, выведенных особенно четко, разборчиво, с пометками «отр.» и «млад.».

Глава 26

— Вернемся к нашему разговору о вашем кочегаре, — уже с нетерпением предложил Николай Николаевич.

В кабинете они с Ляпуновым были одни, Акимов, Остапчук и товарищ омич Муравьев вышли, чтобы не мешать. Однако бывший завкино, почитая себя уже вне зоны досягаемости Сорокина, делал вид, что понятия не имеет, о чем идет речь. То снова рассыпался в благодарностях, то делал прозрачные намеки на то, что тут его шельмовали совершенно незаслуженно, то нес чушь о внеплановом расходе топлива.

— Я не отказываюсь, — изображая полную боевую готовность, заверил Ляпунов.

— Итак, кочегарила у вас женщина, посменно…

— Верно, — делая вид, что припоминает, бывший завкино достал записную книжку, перелистнул, — Лехнович, Юлия Владимировна.

— Лехнович, Лехнович… — повторил, морща лоб, Сорокин, — знавал я одного. Не родственница селекционера Лехновича?

— К сожалению, не слышал, — покаялся бывший завкино.

— Он создал сорт картошки, которая без света и чуть ли не на морозе давала урожай.

— Я далек от этого. Но женщина приличная, несудимая, непьющая. Косенькая немного…

— В смысле глаза? — уточнил Николай Николаевич.

— Нет, в смысле спины. Немного, того…

— Понятно. Дальше.

— До того были различные неприятности с кочегарами, а у нее все было как часы.

— Смена какая была, выходила два-два?

— Именно, как раз перед сеансами.

— То есть по совместительству трудилась. Где она постоянно работала?

— Я, к сожалению, не скажу…

— Что это значит? — возмутился Сорокин. — Как это — не скажете?

— Так не знаю я, — добродушно покаялся бывший завкино.

— Работа в тяжелых условиях, у человека спина больная, вы должны были как руководитель контролировать продолжительность труда.

— Простите, пренебрег, — легко признался Ляпунов, — знаете, без того столько дел… не до того как-то было. Работала — и ладно.

— Зарплата? — коротко спросил капитан.

— Она получала за выход.

— Сколько?

— Пятерка за смену.

Сорокин вспылил:

— Она у вас за два литра молока пахала?

Бывший завкино заюлил, замямлил, наконец трусливо перешел в наступление:

— Послушайте, между прочим, у нас билет по третьему разряду всего полтора рубля! И фондов выделялось мало, приходилось и из своего кармана доплачивать… и вы совершенно напрасно подменяете собой комиссию по охране труда! Я буду…

— Жаловаться? Ваше право. Пробуйте, — капитан уже взял себя в руки и последнее предложил вполне миролюбиво, но с той интонацией, которую требовала ситуация.