А еще более неясно, как Наталья допускает, что ее драгоценное дитя ежедневно, утром и вечером, пробирается по этой вот козлиной тропе — к хибарке вела узкая дорожка, блуждая, как пьяная, между деревьями и буйными зарослями кустов.
Для любителей прогулок летом и весной тут весело шагать, светло, свежо и зелено. Сейчас нет. Пустынно, ноги на глине разъезжаются, темно, единственный полуслепой фонарь то горит, то не горит лишь около самой хибары Введенских. Его с тропинки и летом не видно, а теперь осенью темнеет рано, свет едва пробивается через сморщенные поредевшие листья. И уж лучше бы без него обходиться, глаза привыкли бы к темноте. А так причудливые тени мечутся, пестрят перед глазами, идешь, как полуслепой, да еще и ноги разъезжаются на нехоженой глине.
«Надо все-таки Наталье сказать — не дело ребенку тут одному шастать. Как она не боится? И как не страшно Соньке?»
Однако сейчас, то ли после встречи со злодейкой, несшей наволочку, что-то включилось в этой пустой головенке под капюшоном. И вот уже Сонька сбавила скорость и идет уже не гордо впереди, а обычным образом липнет к нему. Не за руку, конечно, держится, но идет рядом и озирается. Вон как поблескивают ее глазища — осматривается и, видно, трусит.
— Мама из школы не встречает? — как бы между прочим спросил Сергей.
— Вот еще, — тотчас огрызнулась Соня.
— Тут и взрослому страшновато идти.
— Это с непривычки.
— Нечего и привыкать.
— Тут чужие не ходят, — рассудительно, точно несмышленышу, объяснила девчонка, — кому тут ходить — только мне, маме или Кате. Больше нет домов.
— А если вдруг дурной человек…
Она прервала без церемоний:
— Тут неоткуда дурному взяться. Домов нет, — вздохнула, как взрослая, повторяя чьи-то слова, — а с нашей нищеты взять нечего.
Хорошо, что темно, не видно лица Акимова.
Нищета, ага.
Он вспомнил, как изымали из дома Введенских разного рода художественные ценности, — добровольно выданные в порядке чистосердечного раскаяния. У «культурной» комиссии из-за очков не глаза, а фары горели: в полуразвалившейся хибаре одних картин нашлось достаточно для оборудования отделения Третьяковки. А уж того, что в виде лома расставлено было на полках, — на краеведческий музей. Чего там только не было — от серебряных наперстков с инициалами великой княгини Елизаветы Федоровны до бронзовых рамок канувших в Лету некогда прекрасных мозаик витражных ателье Санкт-Петербурга. Соньке, конечно, это неведомо.
Решив снизойти к возрасту собеседника, Сергей попробовал зайти с другой стороны:
— Ну а если какой бабай…
Соня взбеленилась:
— Дядя Сережа, вы что? Я не грудная, как-никак семь лет!
— А что, страшилища только на маленьких нападают? — пошутил Акимов и тотчас получил сдачи:
— С чего я буду бояться того, что никто никогда не видел?
Сергей переварил услышанное и, фигурально выражаясь, утерся после смачной оплеухи.
В этот момент дождь полил как из ведра, да еще и ветер поднялся — а тут и тропинка кончилась, деревья расступились — светлее не стало, зато показался Сонькин отчий дом. Сырые полысевшие кусты сирени, подгнивающий, покосившийся палисадник, осевший угол крыла Катерины.
Сонька, обидевшись, решительно прибавила шаг, твердо решив первой, самостоятельно взойти на крыльцо. Однако как только она и поспешающий за ней Акимов зашли за угол, обогнули его — прямо на них вместе с завывающим порывом ветра и дождя накатило, налетело что-то белое, с растопыренными руками и с черной прорвой вместо лица и головы.
Сонька, оглушительно завопив, повисла на Сергее, тот машинально шарахнулся обратно за угол — бог знает, как они снова там очутились. Сонька орала так, что казалось, она вывихнула челюсть, рот у нее, распахнувшись от уха до уха, не закрывался, и из этой прорвы вырывался оглушающий, сбивающий с ног густой бас.
— Тихо, тихо, Соня, Соня, ш-ш-ш, — твердил он, словно заклинание, мечтая лишь об одном: чтобы она замолчала. Она же все висела и орала, орала и висела, и стихла лишь тогда, когда закончился воздух.
Из-за угла уже шлепали по воде опорки, и вылетела Наталья — очки на ухе, на одной дужке, край платка волочится по лужам, «летучая мышь» над головой. И эта начала в голос:
— Соня!
— Ты-то не начинай, — взмолился Сергей, весь в мыле. Роту таких вопящих на передовую, врагов громить акустическим ударом можно. — Мы это, Лукинична, дочь тебе привел.
Введенская тотчас переполошилась:
— Почему? Что случилось?