— Можно, — вяло согласился Сорокин, отодвигая бумаги, — только кто ж поручится, что они его, подлинные.
— Никто.
— Садись, — капитан собственноручно налил лейтенанту, — послушай, тут товарищ Муравьев нас просвещает. Повторишь, товарищ Муравьев?
— А что мне, жалко?
…История, которую поведал опер-омич, была незамысловата, в простоте своей — чудовищна.
Во время войны в городе начали пропадать дети. Кто-то рассказывал страсти про ленинградцев, которые крали ребят ради мяса по привычке, приобретенной в блокадные дни. Врали, что пропавших детей находили, но обескровленными, мол, из их крови врачи-вредители изобретали чудо-лекарства для фронта, исключительно для командного состава, не ниже полковников. Особо чокнутые клялись, что в пирожках с рынка самолично давились детскими пальцами, причем именно с ногтями.
— Сколько же в итоге пропало ребят? — спросил Сорокин, не отводя глаз от стакана.
— Официально, доказанных то есть, эпизодов — только три, — поведал Муравьев, — но вы же понимаете, слухи. Так что год спустя выходило, что дети пропадали вагонами, как только прибывают на вокзал — так и пропадают, чисто как в Куртенгофе…[8]
— А сам что думаешь, без вот этих вот… эпизодов? — осведомился Остапчук, свирепо жуя кусок хлеба.
— Видите ли, эвакуированных много, беспризорных, оставшихся без родителей.
Саныч подвел черту:
— Короче, могло быть больше.
— Я говорю лишь о подтвержденных случаях, — повторил омич, — а подтвержденных три, и все — не беспризорники.
— Что же родители? Как так получилось — ребенок домой не пришел, и все? — глухо спросил Акимов.
— Сор из избы не стану выносить, товарищ лейтенант. Родители обращались в милицию, а им в ответ: ничего, ну побегают и вернутся.
Сорокин, вздохнув, поинтересовался:
— И что, долго вот так благодушничали?
— До тех пор, пока не пропал сынишка директора одного эвакуированного завода, Жукова Станислава Сергеевича. И ведь как получилось: у них было двое сыновей, но жена довезла в эвакуацию только Ваньку — ну и вещички старшего, скончавшегося по дороге. Так вот тихий мальчик, домашний, пальтишко свое добротное, московское, из польского сукна, надел, утром пошел в кино — ну и не вернулся.
— В кино пошел, — эхом повторил Акимов.
— Именно, — подтвердил Муравьев, — вы не сомневайтесь. У нас еще до революции кинотеатр был, еще до революции один заезжий мариупольский купец выстроил, потом перепродал, там национализировали… да-да, — поймав недоумевающие взгляды, заверил он, — у нас не только тигры с медведями по улицам ходят.
— Я не… — начал было оправдываться Сергей, но Муравьев, не обратив на него внимания, продолжил рассказывать:
— Мама его ждала-ждала, да и потом побежала в милицию. А там начали снова заливать, как всем — мол, погуляет и придет.
— Но женщина-то столичная, не того пошиба, — вставил Остапчук.
— Именно. Мама подняла крик, и отец присоединился. Я как раз после школы милиции заступил на службу, помню… — Муравьев поежился. — Да, головы летели… Многих поснимали, на нас столько обрушилось! Я начальником отделения трудился, верите? Мне двадцать было.
Акимов искренне посочувствовал.
— Спасибо, — искренне поблагодарил Муравьев, — да, утомились мы порядком, даже молодые, свеженькие и трудолюбивые. А по городу все слухи, и уже давно граждане детей перестали отпускать в одиночку, даже беспризорники стали осторожнее. Принялись трудиться, и, пока суд да дело, мы установили, что после похода в кино еще трое пропали, потом еще. Установили места: кинотеатр «Октябрьский». Там вокруг всегда крутилась детвора…
Муравьев померк, потер свою круглую физиономию, как бы незаметно по глазам провел.
— Я лично сам проверочку проводил. Мать плачет: пошла на рынок — а ей интимно так предлагают пальтишко из польского сукна…
Помолчали. Выпили.
— Ну а дальше? — спросил Сорокин.
— Что ж… Нашел свидетелей, продемонстрировал фото, они узнали детей с фото, мол, вроде бы видели, как какая-то женщина с ними заговаривала…
— И как выглядела? — быстро встрял Акимов.
— Да так, никто тогда хорошо не выглядел, — напомнил омич, — худенькая, белобрысая, кривоватая…
— В угольной пыли, — как бы в сторону добавил Сорокин.
— Да, — подтвердил Муравьев, — возникла идея: может, заманивали на сеанс провести. Но как только взялись за разработку — и тут возьми и рвани котел. Дотла выгорел кинотеатр. По учеткам проверили: дежурила Лехнович, Юлия Владимировна, она же уборщица. Из Ленинграда, вдова агронома-селекционера Лехновича, может, слышали?