– Хотите сказать, что этой броши в квартире не было? А что, она хранилась в открытом доступе? Я имею в виду, не в банковской ячейке или сейфе?
– Понимаете, эта брошь изначально была предназначена Ирине, это же понятно. А когда Константин Николаевич умер, Ирина забрала брошь, и если сначала она хранилась у нее в квартире в красивом таком старинном футляре, то после того, как она надела ее однажды на какое-то светское мероприятие, куда ее пригласили из уважения к ее дяде, куда она вырядилась в специально сшитое для этого платье в старинном стиле, она просто положила ее в свою шкатулку. И больше не надевала.
– Евгений, подъезжайте через пару часов ко мне, поговорим. – Журавлев понял, что тема чрезвычайно важная, и что это уж точно не телефонный разговор. Однако на всякий случай спросил: – Вы точно знаете, что этой броши нет на Рублевке?
– Точно. Я буквально несколько дней тому назад, увидев брошь в спальне, в раскрытой шкатулке, напомнил Ирине, чтобы она положила ее в банковскую ячейку, что вещь дорогая, мало ли кто может взять, та же самая консьержка, к примеру… Она сказала еще, что я прав, что да, надо бы отвезти. Но так ничего и не сделала. Она так увлеклась этой своей бредовой идеей с устранением этой девчонки…
– До встречи. – Журавлев отключил телефон. Вернулся к Людмиле Николаевне. Теперь у него появились к ней и другие вопросы. Он спросил, известно ли ей что-нибудь про царскую брошь, которой владела Ирина.
Домработница подтвердила, что да, брошь действительно была, но что таким, как Ирина, дарить царские драгоценности смысла нет – все равно не оценят красоту. И что Кречетов хоть и подарил племяннице брошь, но хранил в своем доме, в сейфе, хотя планировал отвезти в банк, и что только после его смерти Ирина увезла брошь домой, держала в квартире просто в шкатулке. И что это ей известно от Табачникова, который откровенно возмущался таким отношением Ирины к сокровищу.
Людмила Николаевна догадалась, что брошь исчезла. Вздохнула:
– Ну теперь-то все понятно, за что ее убили.
Она даже как будто бы успокоилась, когда прояснился мотив.
– Да за такую брошь… Я хотела сказать, что будь у нее побольше мозгов, у Ирочки-то, она не стала бы надевать ее, дразнить гусей. Я уверена, что та компания, в которой она варилась, там все знали об этой броши. И любой мог прийти к ней домой, позвонить, убить ее и забрать брошь. Не представляю теперь даже, как вы будете искать этого отморозка! Какая же трудная у вас работа.
– Людмила Николаевна, вы не забыли? Мы едем сейчас на опознание. Если хотите, возьмите с собой кого-нибудь, чтобы потом вместе вернуться. Да вот хотя бы Соню… А то не смогу вас привезти обратно, у меня дела.
– Соню? Это ту, вторую девочку, да? Может, Татьяну? Я с ней успела, пока мы шли, познакомиться, поговорить…
Это было логично. И Журавлев, так и не успев придумать причину, по которой вместе с ними в машине должна находиться Соня, просто кивнул, мол, хорошо.
Когда они вернулись на кухню, Таня протирала чашки и складывала их в буфет, а Сони вообще не было видно.
– Татьяна, вы сможете сопроводить Людмилу Николаевну в Москву, на опознание?
Таня от неожиданности чуть не уронила чашку. Поджав губы, она смотрела на Журавлева и представляла себе, что в морге находится покойница, может, и ее заставят посмотреть на нее. Приподнятое, похожее на сладкую истерику настроение, в котором она находилась последние несколько часов, исчезло. Она испугалась. Даже живот заболел.
– Может, Соня? – предложила она, сразу же сообразив помочь парочке еще какое-то время побыть вместе.
– Хорошо. Тогда позовите ее, пожалуйста. Где она?
– В саду. Вы, Людмила Николаевна, свяжетесь с вашим садовником, а? Пусть они созвонятся, он приедет и поможет Соне разобраться с поливом.
– Хорошо. Я же обещала.
Таня подошла к окну, распахнула его и позвала Соню.
Вера Ивановна с самого утра затеяла котлеты. Фарш она делала всегда сама, покупному не доверяла, считала, что туда кладут протухшие обрезки мяса.