Она еще с вечера достала из морозилки говядину со свининой, утром мясо было уже мягкое, она прокрутила его с булочкой, размоченной в молоке, и луком, добавила соли с черным перцем, сыпанула туда горсть панировочных сухарей, после чего принялась, как делала это уже много лет, месить фарш. Она бросала его на дно миски с силой, отбивала, повторяя движения своей матери, котлеты которой были оценены всем ее окружением и считались самыми вкусными, проделывая все это, вспоминала маму. Иногда ей казалось, что она слышит ее голос, мысленно разговаривала с ней.
Раздался звонок в дверь. Вытирая руки о кухонное полотенчико, она поспешила к двери. Половина девятого утра? Кто это может быть? Заглянула в глазок. «Нелька!»
Нелькой она называла жившую по соседству в хозяйской квартире домработницу семьи Мишиных. Хозяева уехали на море, вот Нелька и мучилась от безделья и тоски. Одинокая, не очень умная и приставучая, она иногда так надоедала своими визитами Вере Ивановне, что впору было не открывать ей дверь. Но, с другой стороны, ее можно было без зазрения совести использовать в своих целях – Нелька могла помочь ей отвезти концертное платье в Дом культуры, где планировался концерт Веры Ивановны, могла прибраться в доме, перемыть все окна, причем бесплатно. Но самое приятное, что она могла сделать, – это помассировать со специальной лечебной мазью пятки. Долгими зимними вечерами, когда у Веры начинали болеть ноги, обе женщины располагались на широком удобном диване перед огромным телевизором. Вера Ивановна с видом госпожи возлежала на подушках, а Нелька, шестидесятилетняя черноглазая женщина с пучком крашенных в желтовато-грязноватый цвет кудрявых волос, примостившись с краю и не отрывая взгляда от экрана, где шла очередная серия какой-нибудь мелодрамы, усердно массировала ей ноги. За такое неземное удовольствие Вера Ивановна многое прощала Нельке – ее нетактичность, грубость, природное нахальство и самоуверенность. В душе считая ее существом низшего сорта, словно рожденную для того, чтобы прислуживать, она иногда сознательно унижала ее, получая при этом удовольствие.
Еще она любила наблюдать за тем, как Нелька моем полы или протирает пыль. От созерцания этого она покрывалась приятными мурашками, но понимала, что никому об этом своем личном кайфе рассказывать нельзя. Что ее сочтут за извращенку (коей она, в сущности, и являлась).
– А… Это ты? Проходи.
Ей вдруг даже захотелось, чтобы Нелька увидела эту миску, полную аппетитного фарша, чтобы позавидовала тому, что у Веры Ивановны есть своя квартира, просторная и богато обставленная, что она ни в ком особо не нуждается, что живет в свое удовольствие и может позволить себе любую, даже самую дорогую еду. Конечно, котлеты – еда обыкновенная, но домашняя, вкусная. И Нелька будет рада до смерти, если ее угостят свежими и зажаренными с корочкой котлетами.
– Привет, Вера Ивановна. Да я на минутку. Хотела спросить, какая завтра будет погода? А то мои возвращаются, думаю, просушить на солнце одеяло на лоджии или не успею уже.
– Завтра обещали солнце и тридцать градусов. Жара.
– Ну и хорошо. Вывешу, значит, одеяло. А ты чем занимаешься?
И она, не дождавшись приглашения, бросилась к электрическому чайнику и включила его. Затем полезла на полку и достала жестяную коробку с молотым кофе. Вера Ивановна хотела уже брякнуть, что, мол, может, хватит хозяйничать здесь, но, вдруг вспомнив, что в передней возле обувной полки стоят три пакета с мусором, которые Нелька без разговоров, а то и с радостью, желая услужить, всегда выносит к бакам, промолчала. В конце-то концов, что плохого в том, что человек хочет сам приготовить кофе на двоих? Она же домработница, привыкла уже, что всем прислуживает.
– Там в буфете печенье возьми, – сказала она, поощрительно пожмуриваясь Нельке, получая удовольствие от собственного великодушия. Подумала, может, нанять ее убираться, платить ей за это? Тогда и спрос другой будет, вся квартира засверкает от чистоты, да и у Веры Ивановны появится больше времени на отдых, на прогулки, выставки.
Нелька, миниатюрная, смугловатая, проворно двигаясь по кухне в своих широких оранжевых спортивных штанах и черной футболке, заварила кофе на турецкий манер, залив его кипятком, поставила на стол.
И все это проделывая, не отрывала взгляда от розовых от мяса рук Веры Ивановны, продолжавшей отбивать фарш, микроскопичные кусочки которого летели во все стороны. В кухне пахло мясом, луком и кофе. Настоящий кухонный домашний запах.
На плите раскалилось масло в большой чугунной сковороде. Одно неверное движение, одна капля жидкости или фрагмент фарша, и масло взорвется огненными брызгами.