Эти слова, впервые, быть может, высказанные так смело и так громко, будто подхлестнули комсомольцев и дехкан кишлака. Они развели костер, и многие женщины подходили и бросали в него свои паранджи, потом, пугливо озираясь, ежились, но побеждали себя, и только одна молодая женщина, с которой сорвал паранджу собственный муж и швырнул в костер, закрыла лицо подолом и с визгом убежала домой. Женщинам трудно еще было перешагнуть через вековые обычаи. И все-таки первый шаг был сделан. Наперекор угрозам и жестокостям служителей корана.
На следующий вечер она увидела под дверью сразу две записки. Еще через два дня в нее стреляли.
Вспоминая все это, Мария внутренне напряглась и невольно сжала руку Андрея. Он удивленно посмотрел на нее и спросил:
— Что с тобой?
— Я их всегда боялась.
— Но ты же знаешь, взяли мы тех двоих. Твои же комсомольцы помогли националистический клубочек размотать.
— Верно. Боролась с ними, а сама трусила. Трусиха я, Андрюша.
Это признание для Андрея было совершенно неожиданным. Он никогда даже не думал, что она может кого-то бояться. Впервые увидев ее на открытии памятника и услышав ее смелую речь (Андрей насмотрелся на то, как басмачи расправляются со своими врагами), он подумал: «Боец. Настоящий боец», а когда узнал, что она приехала в этот кишлак добровольно, по путевке комсомола, решил для себя: «Отчаянной смелости девушка».
— И гор я, Андрюша, боялась…
— Полно на себя напраслину…
— Правда. Дело ведь прошлое.
— Какое счастье, что я встретил тебя.
— Я сама подошла к тебе, Андрюша. Забыл, что ли?..
В тот день пограничники на открытие памятника шли повзводно. Каждый взвод пел свою песню, и задорное разноголосье, перемешанное с густой пылью, звенело над кишлаком. Немного приотстав, шли командиры из штаба комендатуры, и среди них он — Андрей. Почти на голову выше всех. Раньше Мария его не встречала.
Он встал в первом ряду, почти напротив Марии, стоявшей у трибуны, одернул гимнастерку, поправил клинок — и замер. Выгоревшая фуражка с посеревшим козырьком надета была немного набок и очень гармонировала с почти черным от загара лицом, облезлым носом и густыми, побелевшими от солнца бровями. Гимнастерка обтянула широкую грудь и, казалось, если бы не ремни, желтыми полосками врезавшиеся в плечи и грудь, давно бы лопнула по швам. Мария с любопытством смотрела на этого незнакомого ей молодого командира и, сама еще не понимая отчего, все больше и больше робела. Она то и дело поправляла волосы, раза два даже одернула рукавчики голубого крепдешинового платья, надетого по случаю такого большого праздника, хотя и понимала, что делать этого не нужно: волосы хорошо забраны двумя гребенками и рукава были в порядке. И только когда поднялась на трибуну, привычное спокойствие вернулось к ней. Она заговорила о погибших в схватках с басмачами пограничниках, дехканах и чабанах, чья героическая смерть должна быть отмщена, и тут увидела, что молодой незнакомый командир смотрит на нее удивленно и восторженно. Мария даже запнулась на полуслове, но справилась с собой, и вряд ли кто-либо, кроме него, заметил это ее волнение.
Окончив выступление, она подошла к нему и встала рядом. Голова ее оказалась чуть выше его плеча.
«Андрей», — ласково посмотрев на нее, спокойно назвал он свое имя.
Голос его был удивительно тонким для его солидного роста и атлетической фигуры. Она даже улыбнулась, глянула на него весело и ответила: «Мария».
Знакомство состоялось. До конца митинга они стояли рядом и молчали, а после того как прогремел салют и все начали расходиться, Андрей предложил:
«Пойдемте погуляем».
«Куда?»
«Не все ли равно».
Они вышли на берег бурливой реки. Бросали в нее камушки и рассказывали друг другу о себе. Он о боях с басмачами, она о том, как недавно из соседнего кишлака приехала дочь муллы и просила принять ее в комсомол. Потом он пошел проводить ее до дома…
Вспоминая все это, Мария и Андрей миновали рядок белобородых старцев, подошли к памятнику и остановились перед ним.
— Сколько тревог? Сколько горячих споров? И даже — крови! И вот он — памятник. На многие годы, — задумчиво, словно для себя, сказала Мария.
Черен полчаса полуторка юрко бежала по ущелью под уклон. До города осталось всего пятьдесят километров и один перевал, через который, судя по названию (Чигирчик), может свободно перелететь даже скворец. Легко поднялась на него и машина, затем, тарахтя кузовом, покатила вниз.