— Зачем столько сараев?
— Рыбаку без них нельзя, — пояснил Гунар, — негде будет хранить снасти, весла, дрова на зиму, вялить рыбу А та вон, побольше постройка, — владение Паулы. Кухня летняя.
— Чтобы в доме не топить и не мучиться от жары, в Азии тоже во дворах очаги делают.
— А вот и хозяйка дома, — прервал Марию Залгалис, — моя Паула.
На крыльце стояла полненькая приземистая женщина с удивительно свежим лицом молочной белизны. Женщина по-русски поздоровалась с гостьей, приласкала ребят и пригласила всех в дом.
В хмурой гостиной, свет в которую пробивался через небольшое оконце, стояли старинной работы буфет, такое же старое кресло с высокой деревянной спинкой, стол, покрытый вышитой скатертью, и несколько стульев у стен и вокруг стола. На столе, напротив буфета, висела старенькая картина: девушка с пышными волосами трепетно протянула руки к штормовому морю, словно умоляла его утихнуть и не причинять зла тем, кто в море.
Паула усадила Марию в кресло, пододвинула поближе к ней стулья для мальчиков и Гунара, а сама то подсаживалась, вступая в разговор, то выбегала в кухню. Вскоре она начала накрывать стол к ужину.
Мария расспрашивала Гунара о поселке, Гунар отвечал, и вскоре она узнала, что рыбаки объединились недавно в кооператив и что власть Адольфа Раагу, бывшего владельца коптильни и гостиницы для курортников, кончилась. Он бежал в Швецию с семьей на моторной лодке, а в его доме теперь разместился тот самый магазин, в котором они только что были. Адольф Раагу оставил здесь только своего приемного сына Вилниса, но и тот взял обратно фамилию родного отца — Курземниека.
— Братья Курземниеки и я вначале были стрелками Тукумского полка, — рассказывал Гунар, — Ригу защищали от кайзеровцев. Шесть дней у реки Кекавы лежали под немецкими пулеметами. Остались живы. Уцелели у Малой Юглы. В штыковые сходились. Потом и пули карателей пролетали мимо, когда расстреливали нас во время братания с немцами. А на Острове Смерти погиб брат Юлия Курземниека. С Юлием мы потом сколько фронтов в гражданскую сменили. Юденича гнали, Каховский плацдарм защищали, в Таврии бились. Крым освобождали. А в это время Вилниса усыновил Раагу. Так племянник красного латышского стрелка стал сыном мироеда.
— Мать Вилниса, когда узнала о смерти мужа, заболела с горя и умерла, куда ж ребенку деваться, — энергично вмешалась Паула, ставя на стол тарелку с жареной рыбой.
— А когда Юлий вернулся, что он к дяде не пошел? — с раздражением спросил Гунар.
— Ишь ты, чего захотел. У дяди сидеть без дела не пришлось бы, а Раагу баловали приемного сына. Адольф из него тоже мироеда готовил.
— Вот-вот. Силой отобрать нужно было, — не сдавался Гунар.
— Сиди уж. Забыл, как вам рот тогда затыкали. Это теперь гордишься, что красный латышский стрелок… А тогда!.. Место для сетей всегда вам с Юлием никудышное доставалось. И сети вам рвали. Спасибо Озолису и Портниеку… Соседи наши, — пояснила Паула Марии, — не жалели рыбы, а то с голоду хоть помирай.
Мария не сразу поняла, отчего вдруг Залгалисы спорят о каком-то Вилнисе, видимо молодом парне, который, как думала Мария, обязательно поймет, что нельзя же быть мироедом, и станет примерным рыбаком; но чем больше вслушивалась в перепалку, тем понятней ей становилось, что тот юноша что-то натворил.
— Так что же произошло? — спросила Мария.
— Да разве вы не знаете? — всплеснула руками Паула. — Вот ведь беда, сети кооперативные порезали. Говорят, Вилнис напакостил. Если бы не пограничники, порешили бы его наши мужики.
— Племянник красного латышского стрелка — враг Советской власти. Позор! — сокрушенно произнес Гунар. — Правду говорил нам комиссар: где нет нас — там есть враг.
— В Средней Азии тоже колхозный хлопок поджигали, людей убивали. И у вас наладится. Поймут все…
— Вот бы послушали наши, как за Советскую власть трудовой люд стоял, — высказал пожелание Гунар и добавил с сожалением: — Только беда — русский знают у нас я, Юлий и наши жены. Марута, дочь Озолисов, — немного…
— Давайте научим всех… Учебники достанем. Я буду читать, а вы переводить. Пока я не выучу ваш язык. Поговорите, Гунар, Паула, с товарищами, спросите, захотят ли?