«Верно. Мутит кто-то. Запугивает».
Домой, после занятий, провожали ее последнее время несколько мужчин.
Стала избегать встреч с Марией и соседка Залгалисов Марута Озолис, полная, как уточка, девушка. Прежде она всегда ждала Марию у входа в клуб и, здороваясь, обычно гладила своей пухлой щекой ладонь Марии. Теперь, наоборот, дежурили у крыльца Вилнис Курземниек и еще два-три парня, и стоило только Гунару или другим мужчинам задержаться, они обзывали Марию «пузатой шлюхой», грозили ей, но, как только кто-либо из ее учеников появлялся на крыльце, сразу же замолкали. А один раз эти парни кинулись было на нее с кулаками, но новый шофер кооператива Роберт Эрземберг, молодой толстоногий мужчина с интеллигентным лицом, разогнал хулиганов. Эрземберг носил галифе, плотно обтягивающие его мясистые икры, и белые шерстяные чулки и этим был похож на айзсаргов, подражавших немецкой моде, но работал в кооперативе хорошо, поэтому многие рыбаки относились к нему уважительно.
На следующий же день по приезде и поселок Эрземберг пришел на занятия кружка и вскоре стал самым активным и успевающим учеником. Мария восторгалась им, но ни Андрей, ни Гунар не разделяли ее восторгов. И даже после того как он защитил ее от Вилниса, Андрей сказал задумчиво:
«Хорошо, конечно. Но не верю я ему. Не верю, — и сразу перевел разговор на то, что лучше уехать ей на лето к родителям. — К осени, Маня, если не начнется, вернешься», — говорил он, пытаясь убедить ее.
Она прижалась к нему, обняла, заглянула в глаза и сказала упрямо:
«Не оставлю одного! — поцеловала его и спросила с надеждой: — Может, Андрюша, и не будет никакой войны?»
Она пыталась, вопреки фактам, убедить себя и Андрея, что война не обязательно должна начаться этим летом, что, возможно, ее не будет вовсе и что не стоит заранее паниковать, но он не соглашался с ней. Убеждал:
«Мне, Маня, видней. Очень сложная обстановка».
Сейчас Мария особенно ясно вспоминала тот последний разговор перед ее отъездом в роддом. Детей они уже отвезли Залгалисам, кооперативный грузовик стоял у калитки заставы, все необходимое было уложено в чемодан, и она предложила:
«Присядем перед дорогой».
«Давай».
Молча посидели минутку, встали, он поцеловал ее и, взяв чемодан, сказал со вздохом:
«Так все не вовремя».
«Андрюша, ты о чем? — с обидой спросила она. — Ты же хотел сам дочку…»
«Ты понимаешь, о чем я говорю, — ответил он, потом добавил примирительно: — Ладно, не буду больше. Тебе сейчас нельзя волноваться. Поезжай спокойно. Все, возможно, будет в порядке».
«Вот тебе — будет в порядке, — думала сейчас Мария. — Эвакуация! Да это же — война!»
Коридор наполнился детским плачем, захлопали двери палат: детей начали разносить матерям на утреннее кормление. Вот наконец вошла старушка няня и, подавая Галинку Марии, сказала необычно грустно:
— Сейчас, доченька, вещицы тебе подадут. Собирайся скоренько.
— А что происходит?
— Война, доченька. Гитлер полез. За тобой, сказали, муж машину направил. Крошку корми свою, а чемоданчик да одежонку твою сейчас принесут.
В самом деле, одежду и чемодан с детскими вещами сестра-хозяйка принесла очень скоро. Бросила одежду на стул, поставила чемодан к кровати и торопливо сказала:
— Сама одевайся. Помогать некому. Эвакуация. Машина ваша уже во дворе. Торопитесь. — И поспешно вышла из палаты.
Необычная резкость не удивила Марию, она даже не заметила этого. С тоской задавала себе вопрос: «Что же будет?! Что же будет теперь?!»
Запричитали, всхлипывая, соседки:
— Таких крошек везти! Что делается?! Может, не ехать, Мария? Детей загубим. Немцев сюда не пустят. А если придут — они тоже люди. Маленьких разве тронут?
— Помогите лучше мне, чем слезы лить. Не могу я остаться. Сыновья ждут. Муж на заставе.
Говорила спокойно, словно не ныло тоскливо сердце, не переполнялась душа тревогой.
Соседки, продолжая причитать и всхлипывать, поднялись и стали помогать Марии. Через несколько минут она и Галинка были собраны, Мария попрощалась с женщинами и направилась по длинному коридору к выходу.
Во дворе у машины ждал ее Эрземберг. Он стоял неподвижно и смотрел вдаль. Лицо его было злым. Мария, всегда видевшая шофера приветливым, улыбающимся, подумала: «Вот она — война!» — и окликнула его.
Эрземберг повернулся, посмотрел на нее зло, отчего Марии стало не по себе, но тут же взгляд его потеплел, на лице появилась улыбка.