– Аллаху акбар! Ла илаха илла'ллах!
– Аллах велик… нет Бога, кроме Аллаха… – тихо повторил Майлс Рэдберн по-английски.
Негодование девушки, против ее воли, начало постепенно проходить.
– Даже эти традиции постепенно исчезают, – сказал Майлс после того, как муэдзин закончил созывать верующих на молитву и скрылся в темноте минарета. – Сейчас в Стамбуле очень много мечетей, в которых можно найти с комфортом устроившегося на земле муэдзина, созывающего правоверных на молитву с помощью громкоговорителя. Я не могу осуждать их за это. Как-то я тоже взобрался на самый верх одного из минаретов.
Это не так-то просто. Этим ребятам необходимо все время находиться в хорошей спортивной форме, даже если их паства редеет.
– Я обратила внимание на то, что в мечети собирается очень много мужчин, – заметила Трейси.
– Мне кажется, что в основном на молитвы приходят старики. Очень плохо, что часть турецкой молодежи отворачивается от религии, но ничем не может ее заменить.
– И еще там нет женщин, – задумчиво произнесла Трейси. – В мечети я заметила только мужчин.
– Женщины пребывают в это время в отдельных нишах в задней части мечети, – объяснил Майлс, – стараясь не попадаться на глаза мужчинам. Но они не менее религиозны, чем мужчины. Пойдемте к Нарсэл. Я хочу пригласить вас обеих пообедать со мной.
Клипсы снова застучали по щекам Трейси Хаббард, но она больше не чувствовала себя бросающей вызов. Ей не слишком хотелось обедать с Майлсом Рэдберном, но после этого приглашения что-то внутри нее успокоилось, во всяком случае, на время. Если она примет приглашение, это будет означать, что они как бы заключили негласное соглашение о перемирии. Перемирие было, конечно, весьма относительным, если вспомнить его странные слова о полтергейсте, которые запали ей в память, и то, как поспешно после этих слов он постарался сменить тему разговора.
Нарсэл терпеливо ждала их в машине. Она приняла приглашение Майлса Рэдберна пообедать со сдержанной вежливостью, с которой всегда вела себя с художником. У Трейси возникло ощущение, что Майлс даже не подозревает, как сильно недолюбливает его Нарсэл Эрим. Что ж, это очередное подтверждение того обстоятельства, что он полностью обособлен от окружающих. Он сознательно соорудил между собой и остальным миром стену.
Нарсэл проехала совсем немного и остановилась на площадке недалеко от базара пряностей. Когда они вышли из машины, Нарсэл сказала Майлсу, что она боится оставлять самовар в машине.
Рэдберн достал с заднего сиденья сверток, развязал веревку и освободил самовар от газет.
– Мне кажется, что это не тот… – начал он. Нарсэл быстро прервала его:
– Вы не правы… тот, тот… Сильвана давно купила его. Она просто не торопилась перевозить самовар домой, чтобы он не напоминал вам о печальных событиях. Но теперь, когда прошло время…
– Да, – кивнул Майлс, – время прошло. Надеюсь, с самоваром не случится ничего плохого. Насколько я понял, он, в отличие от своих хозяев, может похвалиться долголетием.
Они вместе направились по запруженным людьми улицам. Возле базара пряностей дорога была забита автомобилями, телегами, лошадьми и ослами. Над киосками, в которых торговали пряностями, висели козырьки, хлопающие на ветру. Запах пыли на рынке перебивали пленяющие ароматы восточных пряностей и запах спелых фруктов.
Майлс повел девушек обедать в старинный ресторан на базаре пряностей. Им пришлось вскарабкаться наверх по узкой лестнице в комнату, где их усадили за столик около утопленного окна, которое выходило на Галату и Золотой Рог. С купола потолка свисала стеклянная люстра, а стены украшали голубая и черная мозаика.
Меню было напечатано по-английски и по-турецки, и Майлс заказал на всех рыбу-меч на вертеле с лавровым листом, помидорами и ломтиками лимона. Трейси посмотрела в окно на здание в современном Стамбуле, находящееся на противоположном берегу Золотого Рога. Это была высокая пожарная каланча. В современном Стамбуле были менее примечательные здания по сравнению с теми, что украшали старую часть города.
– Сейчас мы строим только из камня, – сообщила Нарсэл. – Строить дома из дерева запрещено. Стамбул слишком часто горел.
На ближайшей к ним стене висел знакомый портрет Мустафы Кемаля, или Ататюрка, и Трейси начала рассматривать его.