– У наших краях геологи те?
– И у наших тож. А все больше они в Черных горах, в Мяочане. Нашли тама полезность какую-то. Обживаются. Даж, говорят, для поселка тама дома рублят.
– Ну? – не поверил Терентий. – Дык у тех краях зверье не водится, охоты никакой. Какая ж там им жизнь?
– А им-то что! На самолетах по воздуху продухты забрасывают, муку в мешках, мясо в железных банках, да сладкое молоко загущенное. Жить можна!
– На таких харчах можна, – согласился Терентий, деловито добавляя: – Тушенкой в армии кормили, и загущенным молоком сластился.
– Солдаты, чай, не дети малые, и без молока службу нести могут, – сказала тетка Зазуля укоризненно, словно уличила Терентия в неправдивых словах.
– Не солдатом пехотным служил я, а танкистом в бронетанковых войсках, – сказал с нескрываемой гордостью Чухонин, словно он был в тех войсках главным важным чином. – А загущенное молоко в нашем гарнизонном ларьке завались, бери сколько хочешь. Вскроешь банку штыком ножевым, и за один раз выдуешь, аж глаза зажмуришь от сладости и вкусноты.
– Кишки не слипалися? – хитровато спросила тетка Зазуля.
– Не! Наш командир говорил, что пища сладкая для мозгов человеческих очень пользительная. Так что геологам не зазря молоко такое выдается.
– Перед войной, когда ты мальчонкой несмышленышем бегал, они, геологи, в наших краях тож были. Аж из самой Москвы приезжали. Мой-то все пакеты возил. То им, то от них на почту, – глухо произнесла тетка Зазуля и снова умолкла, видимо, вспоминая те, памятные для ее сердца, времена.
«Вот бы и у нас чего-нибудь отыскали под землей, а? – мечтательно подумал Терентий. – Тогда б, может, и про наши места по радио или там в газетах… Красота!» Он улыбнулся своим мечтам и припомнил исхлестанные колесными протекторами и гусеничными траками нескончаемые полигонные дороги, крутолобые, в рассветном сиреневом мареве пригорки, алые от расцветших степных тюльпанов безлюдные просторы, да голубое, до боли в глазах, без единого облачка небо и проводы их, демобилизованных. Встали перед глазами товарищи, боевые побратимы по службе. Где-то в глубине сердца Терентий тихо завидовал ретивым дружкам, которые отправлялись в знаменитые места, на ударные стройки. Музыка звучала в одних названиях – «Братская ГЭС», «Целинные земли», «Абакан – Тайшет»… Другие ехали домой в города, в обжитые давно края, где и машин много и разной техники. Терентий за годы службы полюбил железо и сделанное из него – машины, технику… Железо – это сила нашей жизни. А что его ждет в глухом, затерянном в дебрях тайги небольшом поселке? Когда он сказал, что даже трактора в их поселке не видели, то ему не поверили: ври больше! Нету, мол, таких мест. Он спорить не стал. Чудные ребята, пусть не верят. Сам-то он хорошо знает: в поселке промышляют охотой и рыбной ловлей. Трактор ни к чему. Летом – мотолодка, а зимой – сани. Вот если бы на сани придумали поставить движок, как на лодке, это б дело… Охота в тайге стала бы сплошным удовольствием, получше, чем рыбалка. Края-то у нас какие, одно загляденье! Река, почитай, главная на Дальнем Востоке. А тайга? Простор, душа веселится. И сейчас, оглядывая родные места, Терентий сердцем радовался, что не поддался горячим уговорам и сдержал слово, написанное домой в письме.
Тетка Зазуля плавно свернула, и мотолодка вошла в неширокую протоку. Вода в ней была темной, глинистой. Терентий Чухонин напрягся, вглядываясь вдаль, – за кедровой гривой, за светлым березовым колком откроется песчаная гряда, и там, на взгорье, одной улицею расположилось небольшое селение. Ничем не приметное, как и сотни других небольших селений на таежных реках. И живут в них обычные люди – рыбаки да охотники. Но для Терентия Чухонина оно особенное, несравненное, потому что это место и есть его родина.
2
Старший геолог Владимир Куншев победно всадил лезвие топора в шершавый ствол поваленной, а точнее, с трудом срубленной им длинной ели, и, наступив на нее, как на грудь поверженного врага, выпрямился, покачиваясь от усталости. Вытерев рукавом грубой энцефалитки вспотевший лоб, а потом второй рукою и лицо, растянул губы в улыбке. Пусть думают, что валить ели для него привычное дело. Как-никак, а уже вторую огромную махину завалил. Сам завалил. Своими руками, которые до этого никогда в жизни не держали топора, а только карандаши, ручки, кисточки… Не то что б не держали, потому что такое утверждение было бы неправдой.
Владимир несколько раз, когда с родителями отдыхал в деревне, помогал хозяину рубить дрова, лихо раскалывая короткие пиленые чурки. Но та рубка дров была вроде игры, веселой забавы, по сравнению с тем, что ему, дипломированному геологу, приходится делать топором здесь, в дальневосточной тайге, в глухих дебрях Мяочана, о котором он раньше никогда и слыхом не слыхивал.
– Есть, вторая, – сказал он громко, словно с детства лишь тем и занимался, что валил деревья.
Рядом тюкали топорами и повизгивали пилами такие же, как и он, дипломированные специалисты и полные неумехи. Не в лучшем виде выглядели и рабочие поискового геологического отряда, в основном молодые парни, недавно демобилизованные из армии. Они довольно прилично умели орудовать лопатами, кайлом, пробивать шурфы и канавы, а вот повалкой деревьев, откровенно говоря, тоже многие занимались впервые. Лишь начальник отряда Петр Яковлевич Закомарин – бывалый геолог-поисковик, мужчина крупный, осанистый, лихо орудовал топором, ровно отесывая бревно, обнажая белесое тело еще живой ели…
– Берегись! Володя-а-а!
И вслед за этим отчаянным криком раздался треск и шум падающего дерева. Владимир, оглянувшись, с ужасом увидел, что на него, ломая ветви крупной пихты, с треском валится с неба огромный зеленый ком. Откуда у него взялись силы на спасение, он так и не мог потом понять. В первое мгновение от неожиданной опасности, от нахлынувшего страха машинально втянул голову в плечи, готовый безропотно принять удар судьбы. Но в следующее мгновение жажда жизни взяла верх. Моментально напружинив ноги, он, оттолкнувшись от своей поваленной ели, сделал невероятный скачок в сторону ближайшей могучей ели и, обхватив ее корявый ствол обеими руками, рывком перебросил послушное тренированное тело в безопасное место, спрятавшись за этой самой елью. И только Владимир успел отскочить, как на то место, где он находился, с тяжелым придыхом рухнула срубленная ель, закрыв все вокруг густою колючей кроной. Наступила странная тишина, и вслед за тем раздался женский вопль:
– Вовочка!.. Вовочка!.. Они его убили?!
Спотыкаясь о коренья деревьев, которые, словно застывшие, одеревеневшие удавы и питоны, коричнево змеились по земле, переплетались и расходились, к месту падения сосны бежала перепуганная Юлька. Его Юлька. Еще недавно, минуту назад, гордая и самоуверенная, а сейчас – растерянная и перепуганная насмерть.
Опережая ее, к поверженной сосне подскочили двое рабочих, распиливавших бревно поблизости, и Петр Яковлевич, не выпустивший из рук топора.
– Ежели накрыла, то ему хана, – со знанием дела сказал белобрысый рабочий.
– Только нам еще такого ЧП не хватало, – промолвил Закомарин и, всматриваясь в гущу кроны, стал искать геолога. – Куншев! Куншев! Ты жив? Потерпи, слышишь, чуть-чуть потерпи. Мы мигом крону раскидаем!..
Владимир, придя в себя, с трудом разнял руки, выпуская спасительный ствол дерева. Ноги, казалось, стали ватными и не держали. Он с трудом сделал шаг из-за ели, из-за своей спасительницы, выбираясь из вороха зелени веток. Глотнув густую слюну, выдохнул:
– Здесь я… Здесь!..
Петр Яковлевич повернулся на его голос.
– Ты? Куншев? Живой?! – удивленно и обрадовано воскликнул начальник. – Как же там очутился? Тебя отбросило?
– Не, сам я… Успел отпрыгнуть, – произнес Куншев, вылезая из-под хвои. – Едва успел.
– Ну, брат, реакция у тебя! Позавидовать можно, – Закомарин тепло улыбнулся и протянул руки к нему. – Давай, помогу выбраться.
– Фартовый ты парень, – заключил белобрысый рабочий. – Как есть факт, что фартовый! От верной погибели ушел.
– Не, какой там фарт, – ответил Куншев, – обычная реакция. Боксерская. Уклонился от встречного удара…