— Будем жить, лейтенант!
Мы чокнулись почти синхронно, выдохнули и, выпив, закусили селёдочкой с лучком.
— В общем, несмотря на чифир, я полдороги Лёньку на себе тащил, пока до ближней деревни добрались. Вроде и перевязали хорошо, да уж больно много он крови потерял. На околице в кустах притаились. Старшина сам сходил на разведку. Немцев в деревне не было. У местных выяснил, что в крайней к лесу избе лекарка живёт. Мы к ней и пошли. Я думал, старуху увидим, а там ничего так, в самом соку женщина нас встретила. Возраст так и не смог определить. От тридцати до сорока лет. И в чёрных волосах ни сединки, а глаза, как два омута, чёрные. Я на входе в дом поначалу попытался с нею в гляделки поиграть. Да куда там! В голове вдруг зашумело, в мозгах как будто таракан завёлся, а потом чувствую, равновесие теряю и чуть не упал, пришлось на дверь опереться.
Встретила нас на пороге, как будто ждала уже. Старшину с раненым в дом пустила, а мне: «Стой!» говорит. Я и встал.
— Это что? — и на кинжал пальцем показывает. А я его на пояс уже прицепил.
— Нож, — говорю, — с убитого фрица снял.
— Странный он. Энергию от него чувствую. Плохо, что его кровью напитали. Жидкость, что в ноже твоём скрыта, нейтральна. Готова в себя что угодно принять: и зло, и добро. От хозяина зависит. А вот железо надо в церкви освящать. Ритуал над ним бесовской проводили и кровью подпитали. Хочешь в дом зайти — нож во дворе оставь.
— Да где я его здесь оставлю? — спрашиваю.
— Вон возле курятника бревно лежит, под него и клади. Глядишь, мать земля сыра, часть злобы и заберёт.
В общем, кинжал во дворе оставил. У лекарки Серафимы на три дня задержались. Нам сказала, что Лёню вовремя к ней привели. Пуля плечо насквозь прошла, а часть ткани от гимнастёрки в ране осталась, вот из-за неё воспаление и начиналось. Рану она почистила, промыла да какую-то мазь на травах положила. К третьему дню Ковалёв себя уже хорошо чувствовал, мы и собрались уходить. Да только Серафима меня в сторону отозвала.
— Хороший ты человек, Юра, и имя у тебя хорошее, хоть и не славянское. Знаешь, что означает? Быть верным. А ещё с древнегреческого переводится «земледелец». Только это не значит, что ты крестьянином должен быть. Это говорит, что землю свою родную ты любишь и готов для неё на любые жертвы, что стоять на её охране всегда будешь. Видение мне о тебе ночью было. Много чего в твоей жизни произойдёт. И на войне, и после неё. Кинжал свой забери. Он тебя сейчас своим хозяином считает и охранять будет. В нём само время заключено. Много лет пройдёт, и ты встретишь молодого парнишку, похожего на тебя. Не спрашивай, в своё время поймёшь. Вот тогда отдай нож ему. Тебе он уже без надобности будет, а тот, кого ты встретишь, сквозь время пролетит, и в молодом теле старая душа поселится, чтобы мир спасти…
— После войны, уже в пятидесятых годах, был я в той деревне. Хотел с Серафимой ещё поговорить. Да только не было её уже там. Местные жители сообщили, что весной сорок второго ушла она из деревни, а куда, никто не знал. Рассказали, что она не только знахарка, но и ведунья, бог знает в каком поколении была. И мать её, и бабка, и прабабка — все такие были. Зла от них никто не видел. Только добрые дела творили. Людей и скотину лечили. Иногда прорицали.
— Я, когда тебя увидел, сразу предсказание Серафимы вспомнил, — полковник откинулся на спинку стула и пристально посмотрел мне в глаза, — ты это. О тебе она тогда говорила. Я старый чекист. Людей на раз раскусываю. А вот с тобой…
Он сделал паузу, окидывая меня взглядом рентгена.
— Внешне молодой. Ко мне с уважением. А всё равно я, как будто со сверстником говорю. Вроде мальчишка, а душа у тебя взрослая и глаза старые, много повидавшие.
Застыв на месте, я лихорадочно думал, как мне поступить. Рассказать правду полковнику?! А вдруг с его стороны это такая проверка. Начну говорить, а он только посмеётся, да и кто в здравом уме поверит, что я из будущего??
Повисшую тишину разорвал телефонный звонок. Валерий Петрович вышел в коридор и поднял трубку: «Алло. Да, это я». Послушав своего собеседника, ответил: «Хорошо. В 17:00. До встречи». Положив трубку, он пошёл в гостиную и, вернувшись на кухню, протянул мне что-то, завёрнутое в зелёную атласную ткань.
Аккуратно развернув, я увидел именно то, что ожидал — кинжал. Положил ткань на край стола и вытащил нож из чехла. Он был таким же, каким я его помнил по своему прошлому-будущему.
— Наливай на посошок, — Петрович поставил свою стопку возле моей, — у меня встреча наметилась.
Выпив, он продолжил:
— Нож дай мне. В чехол не клади. Руку протяни.
Не особо задумываясь, я протянул свою руку и тут же, ойкнув от неожиданности, отдёрнул её. А потом я поплыл… Вернее, на какое-то мгновение утратил связь с реальностью, чувствуя, как в моих жилах закипает кровь…
Я ощутил, как какая-то незримая сила соединила нас с кинжалом, он как будто сказал мне: «Я это ты. Ты это я. Мы одно целое.»
И сразу на меня обрушилась какофония звуков. Окружающая действительность выплеснула на мои уши всё, что составляет городской шум, только усиленный в десятки раз. Руки сами обхватили голову, лишь бы не слышать это ужасающий хаос.
Полковник подхватил меня под локоть и провёл на кухню, посадив на табурет.
— Старый дурак! Совсем забыл то, о чём тебе рассказывал! Ты главное, сейчас мысленно закрой свои ушные раковины перегородкой. Отгородись от всего мира и потом представь себе, что эта перегородка становится тоньше, пока не станет приемлемой для твоего восприятия. И закрой глаза. Твоё зрение само перестроится, и при необходимости ты сможешь регулировать его, как в подзорной трубе и микроскопе.
Он налил стакан холодной воды, выпив который, я почувствовал, как сила, вошедшая в меня, равномерно распределяется по клеточкам тела…
Придя в себя, увидел на большом пальце лёгкий порез. А на острие кинжала исчезала, будто всасываясь внутрь, капля моей крови. Нож то оказался с двойным сюрпризом. В моём прошлом-будущем на него не попадала кровь и к низу рукоятки я притронулся всего раз, тогда меня пронзило уколом и просто разбило на несметное множество мельчайших частиц, перенеся в моё прошлое…
— Отлично. Кинжал признал тебя. Теперь ты его владелец и хозяин. Забирай и пользуйся. Теперь его с тебя только с мёртвого снять можно будет, если только добровольно кому не подаришь.
Глава 17
Ташкент — город хлебный.
Сегодня была пятница, седьмое августа 1987 года. Согласно воинскому предписанию, мне надо было явиться в штаб Туркестанского военного округа тринадцатого августа. Билет на самолёт из Москвы до Ташкента покупал заранее, но почему — то на более позднюю дату, вплоть до пятнадцатого августа, билетов не было. Вот и пришлось брать единственный оставшийся билет на седьмое число и целую неделю бить баклуши в городе. Такая перспектива меня вполне устраивала. И всё же я решил проехать к штабу и уточнить у дежурного офицера, кому мне надо будет представиться, о прибытии.
Небольшое отступление.
В прошлой жизни побывав здесь, я не особо много времени уделил знакомству с этим «каменным городом», как переводится с тюркского Ташкент (таш — камень, кент — город). В этот раз, ещё во время учёбы, в нашей институтской библиотеке я нашёл много интересной информации о нём. Археологи говорят, что его история началась более двух с половиной тысяч лет назад, когда на территории будущего города возникло первое поселение.
Городище Шаштеп построили вдоль Джун, естественной протоки реки Чирчик. Низкий уровень берегов канала позволял легко отводить воду на поля, что способствовало появлению земледельцев. Они обрабатывали землю каменными мотыгами, сеяли ячмень и мягкие сорта пшеницы, а урожай убирали бронзовыми серпами. Жители поселения разводили лошадей, ослов, верблюдов, овец и коз. Из шерсти последних делали тонко- и грубошерстные ткани, что способствовало развитию ткачества. Это определило их поклонение силам природы и божествам плодородия, о чём повествуют ранние части Авесты — священной книги зороастрийцев.