На внутренней стороне папки из белого плотного картона серело еле заметное пятнышко размером с двухкопеечную монету.
- Надо проявить! - сказал Максимов. - Если это отпечаток пальца, сравните с отпечатком на ручке чекана. Если совпадут, то все становится с головы на ноги: преступник открыл шкаф, он же взял папку. За рассматриванием находящихся в ней документов и застала его Ковальчук. Но что он искал тут? Вот опись вложенного, проверим. Так, номер первый на месте. Номер два... три... Все тут... Странно! Ничего не взято...
Максимов прохаживался вдоль зала, нахмурившись, опустив голову. Одной рукой он, по привычке, сжимал подбородок, другую заложил за спину. Все чутье, весь огромный опыт подсказывали ему, что перед ним "дело с подтекстом", одно из тех, на которых оттачивается мастерство криминалиста.
И старший лейтенант слышал, как Максимов спрашивал себя совсем тихо:
- Какого черта он искал в этой папке?!
3. Кто?
Наконец Максимов остановился перед Чернобровиным и спросил:
- А вы как думаете, что он искал?
- На этот вопрос, Ефим - Антонович, ответить трудно, а сейчас, сию минуту, пожалуй, даже невозможно.
- Золотые слова, Вадим Николаевич. И я к тому же выводу пришел. Нельзя ответить сейчас. А в ответе на этот вопрос, возможно, ключ ко всему делу. Вы поднимались ночью в комнату Ковальчук?
- Как же! Тотчас после осмотра зала.
- Давайте осмотрим еще раз.
В сопровождении директора музея они поднялись на второй этаж. Гольдман беспокойно косилась на папку с документами, которую полковник держал под мышкой. Заметив это, Максимов, посмеиваясь, сказал:
- Уж не думаете ли вы, Софья Дмитриевна, что мы собираемся похитить эти документы?
Гольдман смутилась.
- Ах, не подумайте дурно... Но это, как вам известно, очень редкие документы, мы несем за них ответственность...
- Не волнуйтесь, у нас-то они, во всяком случае, не пропадут.
- Нет, я ничего, ничего...
И, заминая неловкость, Гольдман принялась рассказывать о Ковальчук. Эта одинокая женщина была единственным человеком, жившим в здании музея. Вообще это, конечно, не положено, но что же делать? Ее осенью прошлого года направили сюда из Москвы. Оплачивать гостиницу музей не имеет возможности, пришлось пока освободить комнату, где находился разный музейный хлам. Предполагалось, что проживет здесь Ковальчук всего месяц-два. Увы, вопрос с квартирой решается до сих пор. С одной стороны - это надо признать! администрация музея не проявила должной настойчивости. С другой, сама Зинаида Васильевна не торопила: есть крыша над головой, и ладно! Ведь она была так нетребовательна. В научной работе сосредоточился, казалось, весь интерес ее жизни. После рабочего дня в музее она обычно сидела у себя до поздней ночи над своей научной работой.
Узкая, в одно окно, комната была обставлена скромно: металлическая койка, аккуратно застеленная голубым покрывалом, с подушкой в белоснежной наволочке, в углу на проволочных плечиках платья, завешенные куском декоративной ткани, два чемодана, перед окном столик с настольной лампой, пара стульев и много книг.
Внимание Максимова привлекла рукопись на столе. Большая стопка исписанных листов была аккуратно сложена на левой стороне, справа лежала чистая бумага.
Полковник взял рукопись. На титуле значилось:
Декабрист Дмитрий Иринархович Завалишин
(1804-1892 гг.)
Большая часть работы, видимо, диссертации, уже была перепечатана на машинке, последние несколько листов представляли карандашный черновик. Рукопись обрывалась на 137-й странице. "Есть в биографии этого декабриста, - читал Максимов последний абзац, - один эпизод, поныне облеченный таинственностью и связанный с так называемым "завещанием", которое приписывается Завалишину. Это можно было бы счесть за легенду, но факт подтверждается свидетельствами других декабристов. В ряде мемуарных источников имеются сведения, что, находясь в тюрьме при Петровском заводе, Завалишин тяжело заболел и, чувствуя приближение сме...".
- Понятно: "смерти". Но почему же рукопись обрывается так внезапно: даже не на полуфразе, а на полуслове? - спросил себя полковник. - Неужели Ковальчук так срочно понадобились документы, что она бросила работу, не дописав даже слово?
Он стал внимательно рассматривать очередной чистый лист.
- Интересно, где же 138-я страница? Смотрите, Вадим Николаевич Ковальчук писала на тонкой глянцевитой бумаге, твердым, остро очинённым карандашом. На подложенном чистом листе остался оттиск. Вот, против света хорошо заметно. "138". Дальше еще почти целая страница текста. Но нет самого оригинала. Пока вы возились внизу, преступник побывал здесь и унес этот лист.
- Не может быть, Ефим Антонович. А где же он был, когда я в комнату поднимался?
- То-то "не может быть". В коридоре прятался! Догадка Максимова подтвердилась. В коридоре, между дверью и старыми фанерными стендами, на пыльном полу явственно были видны отпечатки галош.
Чернобровин подавленно молчал.
Максимов вложил "чистый" лист в папку и обратился к Гольдман:
- Разрешите заодно и рукопись взять?
- Пожалуйста. Вы и папку с документами возьмете?
- Непременно. Не беспокойтесь, Софья Дмитриевна, ненадолго. Сохранность гарантируем. Мы вам и расписку по всей форме выдадим.
- Если это необходимо для следствия, то, конечно... - сдалась Гольдман. - Но, умоляю вас, не производите с документами никаких химических экспериментов, это очень, очень...
- Знаю. Очень ценные, уникальные документы! - понимающе подхватил полковник. - Не будем. А все же любопытно знать, какую материальную ценность они представляют? И можно ли их реализовать.
- Это не простой вопрос, товарищ полковник. Бумаги, конечно, редкостные, для историка - сокровище. Но реализовать их почти невозможно. Похититель, предлагая эти документы научному учреждению, прежде всего должен объяснить, каким образом они попали к нему в руки...