5
У "Интерконтиненталя" мы расстались: я направился в Эм-Пи-Си, а Алекс унесся к себе на ранчо, к своему "Россинанту" и личному тренеру, охранявшему лошадь днем и ночью.
Нужно было начинать работать, а мысли мои были вовсе не об олимпийских баталиях, не о рекордах, что буквально сыпались на головы оглушенных, потрясенных невиданными результатами журналистов и зрителей, не о назревавших уже скандалах (а разве не сенсационным было поражение наших велосипедистов в командной гонке, впервые оставшихся без медалей?), не о фантастических суммах, затраченных организаторами на Олимпиаду (поговаривали о нескольких миллиардах долларов), и даже не о встреченном при входе Ефиме Рубцове, моем давнем оппоненте из "Свободы", который так радушно осклабился, что я и впрямь подумал о всеобщем воздействии даже на такие заскорузлые души нашей перестройки.
Встреча с Питером Скарлборо не выходила из головы. Его появление здесь к разряду случайностей не отнесешь, а даже краткая характеристика, выданная ему Алексом Разумовским, свидетельствовала о чрезвычайном событии, что затевалось здесь.
Мысли мои, ясное дело, относились к области догадок, но, хотел я того или нет, новая встреча с моим лондонским знакомцем не сулила спокойствия. Я прежде всего должен был проверить некоторые свои подозрения.
Итак, допустим, Питер Скарлборо, он же Флавио Котти, просто не подал виду, что узнал меня, да еще в обществе Алекса Разумовского. Что он мог узнать о нас?
Чтоб собраться с мыслями, я сначала сходил в кафе. Оно располагалось в дальнем загоне выставочного зала, где были "приемные апартаменты" знаменитого "Кодака", как обычно взявшего на себя обслуживание многочисленной армии фоторепортеров. Насыпал в стаканчик две полные ложки "максвелла", бросил ложечку сахара и залил смесь кипятком из титана. Размешал, попробовал на вкус - кофе получился черным, как деготь, и горьким, как миндальный орех. Сделал глоток-другой и направился к компьютерам, что стояли в ряд, замыкая рабочие столы с пишущими машинками. Набрал имя, фамилию, страну. На экране тут же появились строчки: "Олег И. Романько, 1948 г.р. Харьков, СССР, олимпийская деревня прессы, корпус 122, км.901, тел. 229-35-71". Не утерпел и сделал запрос на Алекса, и машина выдала его данные: "Алекс Ф.Разумовский, 1940 г.р. Харбин, Великобритания, олимпийская деревня, корпус 17, км.412, тел. 217-33-22".
Таким образом, интересующие сведения Флавио мог получить без особого труда: достаточно было дать десятку какому-нибудь служащему, чтоб тот принес голубой листочек с распечаткой точных сведений об искомых личностях...
Машинка со вставленным белым листом бумаги, словно укор, торчала перед глазами, но ничего дельного не лезло в голову. Впрочем, мыслей было хоть отбавляй, но ни одна из них ни на йоту не приближала меня к разгадке. Я был в тупике, и это следовало признать честно, но как раз на такое согласие у меня и не хватало мужества. Я как мог старался отодвинуть миг прозрения, а в голове - полная мешанина, всякая чепуха - от желания, страстного желания, ошибиться до отчаянной мысли вместе с Алексом взять Скарлборо за горло - в прямом и переносном смысле - и выдавить из него признания.
Выручил меня... Кто бы вы подумали?
Питер Скарлборо!
Я совсем собрался уже двинуться куда-нибудь на соревнования, было просто невыносимо сидеть перед белым листом бумаги, наблюдая с тайной завистью за коллегой из АПН, успевшим с утра пораньше создать внутренний комфорт с помощью допинга под названием "Столичная", когда меня окликнули:
- Мистер Романько?
Я оглянулся через плечо. Невысокий смуглолицый человек, скорее всего, латиноамериканского происхождения, в синей расстегнутой рубашке и в джинсах вопросительно уставился на меня, изобразив на скуластом лице нечто напоминающее улыбку. Я отметил, что "ладанку" свою он предусмотрительно перевернул, и я не мог прочесть его имя.
- Слушаю вас.
- Вас ждут у входа в пресс-центр. Ваш хороший знакомый... Так, во всяком случае, попросили передать вам...
- Кто? - невольно вырвалось у меня, но латиноамериканец лишь осклабился, словно удивился наивности вопроса и отрицательно покачал головой.
- Я впервые вижу этого господина. Он попросил найти господина Романько, что я и сделал. Чао! - объяснил скороговоркой незнакомец и ретировался.
Я вышел из пресс-центра на залитую ярким солнцем площадь перед выставочным залом и растерянно огляделся - десятки машин, журналисты, полицейские, бой-скауты...
- Хелло, мистер Олех Романко!
Я стремительно обернулся. Питер Скарлборо. Он снисходительно улыбался, явно смакуя мою растерянность.
- Великодушно извините за столь неожиданное появление. Но я, признаться, почувствовал неодолимое желание поговорить с вами, едва обнаружил вас в Джимнезиуме. Но вы так неожиданно исчезли... Как бы там ни было, но у нас с вами есть кое-что общее в прошлом и, смею надеяться, вы не в претензии к нам?
- Какие мелочи, Питер! Мы ведь с вами - почти друзья, не так ли? Если не считать некоей черной кошки, пробежавшей между нами, ну, чепуха, мелочи жизни, разные там... попытки выбить мне мозги или наоборот - вправить их, как вам будет угодно... ну, еще неудавшийся опыт по превращению меня в круглого идиота. Ведь не сумей я вырваться тогда из вашего лондонского застенка, конать бы мне в какой-нибудь психиатрической клинике до конца дней... - Я уже обрел себя, и ненависть не застлала мне глаза, а до предела обострила мысль и налила мышцы стальной крепостью. Не торчи тут на каждом шагу официальные и переодетые полицейские да чины из службы безопасности, врезал бы я Питеру Скарлборо, он же Флавио Котти, если верить Алексу, врезал бы от всей души...
Но я расплылся в такой улыбке, что сторонний наблюдатель, без сомнения, умилился бы при виде встречи двух старых, добрых приятелей, взявшихся взахлеб обсуждать, куда бы им двинуться, чтоб надраться по такому случаю.
- Вот и прелестно, мистер Олех Романко! Как там у вас говорят: кто старое помянет, тому глаз вон?
- И еще добавляю: думай о будущем, но помни о прошлом...
- Что нам делить с вами, господин Олех Романко? И мы не достигли цели, и вы проиграли, не так ли?