Какие-то посторонние звуки долетели в комнату, заставив замереть на месте Питера Скарлборо, а Келли вскочить со своего кресла.
В следующий миг дверь комнаты распахнулась, выбитая сильным ударом ноги, и в проеме появился во всей своей красе... Алекс Разумовский. Он был в светло-голубом отглаженном костюме, в ослепительно белой рубашке с черной кокетливой бабочкой, - словно только-только с приема у английской королевы.
Но пистолет в его руке недвусмысленно говорил, что он не намерен вести светские беседы.
- Алекс?! - у Скарлборо оборвался голос и смертельная бледность залила его и без того бледное лицо. - Вы?
- Не двигаться, - тихо, но с такой убедительностью сказал Алекс Разумовский, что бронеподросток Келли дернулся, как марионетка на ниточке, и окаменел.
- Что ж, Разумовский, ваша взяла... Откуда только вы свалились на мою голову? - В голосе Питера Скарлборо я услышал обреченность...
- Не искал я вас, Котти, хотя знал давно, если увижу - живым не выпущу...
- Зачем же так, Алекс?
- Вы запамятовали о нашей последней встрече в Гонконге, Котти...
- В Гонконге? Но вас там не было, Алекс!
- Поэтому вы до сих пор и живы, Котти... Но там была Мария... Разве вы не помните этого?
- О, боже! - как стон вырвалось из глотки Питера Скарлборо.
- Да, да, Котти, вы полагали, что это осталось тайной... Но я был там спустя несколько минут после того, как сделав грязное, подлое дело, вы укатили в машине, за рулем которой сидел этот подонок... Келли...
- Я ни при чем, я не был в комнате, это - Флавио, он, он! - Келли орал как сумасшедший.
- Не пускай пену, Келли... - с омерзением сказал Алекс и повернулся ко мне, спросил участливо: - Вы можете встать, Олег?
- Могу...
Меня покачивало из стороны в сторону.
- Развяжите вашего товарища, а Келли и этого, молчаливого, свяжите. Да покрепче, чтоб рукой не могли пошевелить. - И к Келли: - Не вздумайте дурить, ребята...
Майкл Дивер, когда я его развязал, стал массировать затекшие кисти.
Когда Келли и второй подручный Питера Скарлборо оказались надежно связаны, точнее, привязаны руками, сведенными за спиной друг к другу, Алекс Разумовский приблизился к Питеру Скарлборо.
- Вот мы и свиделись, Флавио...
- Ты не посмеешь стрелять! - отпрянул назад Питер.
- Посмею, потому что для тебя же лучше исчезнуть здесь, чем угодить в руки полиции, да и твои дружки не простят тебе этого провала и рассчитаются сполна. Разве не так?
- Что тебе от моей смерти, Алекс? - взмолился Питер Скарлборо. - Дело прошлое, Мария слишком много знала, ей бы несдобровать, ну, не я, так кто-то другой, но она не ушла бы... ее бы из-под земли вытащили...
- Врешь, ты думал прежде всего о себе, о своих ощущениях, Флавио, ты этим хотел меня достать... убить морально. Тебе это удалось... почти удалось.
- Алекс, я готов отдать тебе все, что имею, только отпусти! Я сгину с глаз, уйду на дно, и никто и никогда не увидит меня! Ты не можешь взять на себя грех убийства! Убийства безоружного человека!
- Я бы расстрелял тебя, Флавио, как бешеную собаку, и человечество только бы возблагодарило меня! Но ты прав, я не смогу убить безоружного, даже такого, как ты... Я сдам тебя Интерполу, а уж они решат, куда тебя отправить - в Штаты, где тебя ждет электрический стул, в Австралию ли, где по тамошним законам тебе грозит пожизненное заключение, в Колумбию ли, где за тобой тянется кровавая цепь преступлений, в том числе убийство прокурора республики... А может быть, проще - ты сам лишишь себя никому не нужной жизни? Я готов дать тебе один патрон...
- Нет, Алекс, нет, ты не сделаешь этой глупости! Какая тебе выгода от моей смерти? У меня есть... есть деньги... и большие деньги! Отдам до последнего цента, пойду голым и босым, но подумай, Алекс, ведь мы были друзьями!
- Я давно проклял тот час, когда ты втянул меня в свои дела...
- Хорошо, я согласен, виноват перед тобой... прости!
- Не передо мной - перед людьми, отравленными тобой наркотиками, совращенными и убитыми... Неужели ты, Флавио, так жалок, что не можешь остаться мужчиной даже перед лицом смерти? Уймись...
- Нет! Нет! - Питера Скарлборо била истерика.
- Олег, займись вашим другом, - сказал Алекс Разумовский, наклонившись над Майклом Дивером. - Здесь рядом - ванная, там, кажись, есть аптечка...
Едва я дотронулся к нему ватой, обильно смоченной одеколоном, Майкл Дивер дернул головой и открыл глаза. Еще несколько мгновений он беспамятно смотрел мне в лицо, потом его взор обрел осмысленность, и он сказал, да что там - едва слышно прошептал:
- Олег...
- Все будет в порядке, Майкл! Все будет о'кей! - вскричал я.
И тут же услышал какой-то удар, вскрик и шум борьбы. Я поспешно оглянулся и увидел Питера Скарлборо, навалившегося на Алекса Разумовского и тянущегося к руке с пистолетом. Я окаменел и не сразу бросился на помощь. Но Алекс сам успел вывернуться, и вот уже Котти лежит под ним. Но они борются, и пистолет все еще в руке у Алекса, хотя Питер Скарлборо тянет его к себе.
Выстрел прозвучал глухо, и Котти как-то неестественно дернулся и замер.
- Вы убили его? - закричал я.
- Нет, это он от страха, - сказал Алекс Разумовский, поднимаясь с пола и отряхивая чуть помявшийся костюм. - Сейчас придет в себя.
И действительно, Питер Скарлборо зашевелился, открыл глаза и... я невольно отвернулся - столько омерзительного страха выплеснулось на его лицо.
...У дома нас поджидало такси с невозмутимым темноволосым водителем. Он совершенно не удивился, обнаружив трех новых пассажиров, один из которых был основательно забрызган кровью, обе руки неумело, но плотно забинтованы.
- А что будет с Келли и его подручным? - спросил я.
- Я сдам Флавио Котти полиции, а заодно сообщу, где взять остальных. Но прежде отвезем в клинику мистера Дивера.
- Нет, - подал голос все это время молчавший Майкл Дивер. - В полицию отвезете и меня, я кое-что должен передать Интерполу. Я так решил!
- Ну, что ж, тогда забросим мистера Олега Романько в олимпийскую деревню прессы - ему нужно побриться да привести себя в порядок. Завтра большой день на Играх - в финале встречаются Джон Бенсон и Карл Льюис! сказал Алекс Разумовский. - Жаль, но мы, видимо, туда не успеем - Интерпол нас не отпустит, пока мы не выложим все, что нам известно...
Когда мы прощались у северного входа олимпийской деревни прессы, Майкл Дивер сказал: