— Вы слишком скромны, мистер Холмс. Обратившись в полицию, я надеялся, что они убедят Джанет в том, что потери, которые понесла наша семья за последние три года, хоть и трагичны, даже ужасны, но вызваны вполне естественными причинами. А потому у нее вовсе нет оснований убегать из дома, куда глаза глядят. У меня создалось впечатление, — усмехнулся он, — что инспектор даже несколько оскорбился, когда увидел, с какой радостью я воспринял его предложение прибегнуть к вашей помощи.
— Я непременно отблагодарю Лестрейда за это небольшое одолжение, — сухо заметил Холмс и поднялся. — Будьте добры, Уотсон, попросите миссис Хадсон вызвать нам экипаж. А по пути в Дептфорд, возможно, мистер Уилсон окажет нам такую любезность и ответит на несколько интересующих меня вопросов…
День выдался серенький и унылый, в такие дни Лондон даже летом выглядит не лучшим образом, но, когда мы переехали через мост Блэкфриар, я ужаснулся. С реки поднимались волны тумана, точно ядовитые пары с какого-нибудь болота, затерянного в джунглях. Просторные улицы Уэст-Энда сменились узкими и путаными торговыми улочками; по мостовым, цокая копытами, трусили лошади, впряженные в повозки. А потом эти улицы превратились в какую-то совершенно невообразимую путаницу жутких и грязных закоулков; следуя прихотливым изгибам реки, они становились все извилистее и грязнее. Вскоре мы приблизились к лабиринту узких бухт, затянутых илом, и темных, дурно пахнущих переулков. Некогда это мрачное место было колыбелью морской торговли Британии, здесь зарождалось могущество и богатство империи. Я заметил, что Холмс помрачнел, утомлен и раздражен сверх всякой меры этой поездкой, и попытался вовлечь в разговор нашего спутника.
— Как я слышал, вы настоящий эксперт по канарейкам? — спросил я.
В глазах Теобальда Уилсона за толстыми стеклами очков вспыхнул энтузиазм.
— Пока еще только учусь, сэр, но за плечами целых тридцать лет практических исследований. Скажите, а вы тоже?.. Нет? Жаль, очень жаль! Благородному делу изучения, разведения и обучения fringilla canaria[1] стоит посвятить жизнь! Вы не представляете, доктор Уотсон, какое невежество проявляют в этом предмете самые, казалось бы, просвещенные круги! Как-то раз мне пришлось выступить с докладом на тему «Скрещивание канареек с Мадейры с особями островных видов» перед Британским орнитологическим обществом. И я был просто потрясен наивностью, даже глупостью заданных мне вопросов!
— Инспектор Лестрейд упоминал о каких-то особенностях в вашем подходе к обучению этих пернатых певичек.
— Пернатых певичек, сэр? Певичками можно назвать дроздов! А у fringilla абсолютный, божественный слух, дарованный им самой матерью-природой. И еще они наделены уникальным талантом имитации, который можно и должно развивать ради блага и наставления рода человеческого. Но инспектор прав, — уже спокойнее добавил он. — Мне удалось достичь невозможного. Я научил своих канареек петь ночью при искусственном освещении.
— Очевидно, с самой благой целью?
— Да, мне хочется думать именно так. Мои птицы обучены ради тех, кто страдает бессонницей; у меня появились клиенты по всей стране. Мелодичное пение помогает скоротать долгие ночные часы, а потом, глядишь, человек и задремлет, убаюканный этими мелодиями в свете ламп.
— Да, похоже, Лестрейд прав, — заметил я. — У вас действительно уникальная профессия.
Во время нашей беседы Холмс рассеянно поднял тяжелую трость нашего спутника и теперь разглядывал ее самым внимательным образом.
— Кажется, вы вернулись в Англию три года назад, — сказал он.
— Да.
— С Кубы, не так ли?
Теобальд Уилсон вздрогнул, покосился на Холмса, и в его взгляде я заметил настороженность.
— Именно так, — пробормотал он. — Но откуда вы знаете?
— Ваша трость вырезана из черного дерева, такой вид есть только на Кубе. Ни с чем нельзя спутать этот специфичный зеленоватый отлив и изумительно гладкую отполированную поверхность.
— Ну, эту трость мог привезти в Лондон какой-то другой человек. А я мог купить ее после возвращения, скажем, из Африки.
— Нет, она принадлежит вам уже несколько лет. — Холмс поднес трость к окну кареты и повернул ее так, что на ручку упал дневной свет. — Видите, — продолжил он, — вот здесь маленькую, но вполне отчетливую вмятину с левой стороны, под ручкой. Там, где в дерево упиралось кольцо, которое левши носят именно на этом пальце. Черное дерево — одно из самых твердых в мире, и для того, чтобы протереть такую вмятину, пусть даже и кольцом, сделанным из более твердого металла, чем золото, понадобится немало времени. Вы левша, мистер Уилсон, и носите серебряное кольцо на среднем пальце.