Но донья Росаура продолжала источать злобу, не делая никаких попыток примириться с дочерью. Возможно, где-то в глубине души она понимала, что ее озлобленность происходит от одиночества, что она страдает от того, что не умеет строить отношения с людьми. А возможно, она и не отдавала себе в этом отчета.
Паулетта ушла навсегда. С этого дня она многие годы не переступит больше порога большого и мрачного особняка Монтеро де ла Рива. Потеря дочери, разрыв с матерью... Все это само по себе обрекало ее на то, чтобы быть несчастной даже рядом с любимым и любящим ее мужем.
Донья Росаура до конца жизни осталась одна. Ее ненависть к дочери и незаконнорожденной внучке, которую она случайно увидит много позже, постепенно переросла в состояние постоянной озлобленности на весь мир.
Она стала желчной, мелочной, придирчивой и несправедливо строгой со слугами. Временами она просто становилась похожей на взбешенного зверя в золотой клетке. Раньше она всегда могла сорвать злобу на Паулетте, теперь же та была далеко. Сознание своего бессилия делало донью Росауру еще более злобной. Иногда у нее мелькала мысль о примирении, но она тут же с презрением отбрасывала ее. «Я скорее умру, чем подам руку этой неблагодарной твари», — не раз повторяла она про себя, как привидение расхаживая по пустынным комнатам.
Но не кто иной, как она сама обрекла себя на это одиночество в золотой клетке. Она сама не хотела никого видеть — не принимала других и никуда не выезжала. Проклиная весь мир, она не ждала от жизни ничего, кроме исполнения собственных проклятий.
ГЛАВА 16
Страдала ли Дульсина? Если бы ее кто-то спросил об этом, она бы не возмутилась, но окинула бы вопрошающего таким взглядом, что тот сожалел бы о своей бестактности всю жизнь. Но она не страдала, ее душа превратилась в выжженную беспощадным солнцем пустыню, где не было ни одного живого побега, ни капли влаги. Колыхался только зыбучий песок, создававший иллюзию жизни.
Дульсине вспомнился букетик фиалок, подарок Лучиано. Эти цветы когда-то росли, наливались силой и красотой, а потом их срезали. В букете они были еще цветами, еще благоухали, но их стебли лишились корней. И у нее была жизнь, была любовь, в ней проснулась женщина, но смерть Лучиано, как нож, перерезала все. Закрылись его синие глаза цвета итальянского неба умерла ее душа.
Страдала не Дульсина, а Кандида. Доктор Рамирес спешно прилетел на похороны Лучиано, чтобы проститься с другом, но обстоятельства требовали его возвращения в Европу. Боль за Лучиано, болезнь Дульсины сблизили его и Кандиду, влюбленные перешли на «ты», но они так сильно и глубоко любили друг друга, что ни один из них не решался на первый шаг, потому что никто так не сомневается, как любящие.
Внутренне доктор Рамирес готов был пойти ва-банк и открыться Кандиде — лучше горькая правда, чем мучительная неизвестность. Но врач, прославившийся способностью идти на риск, на самые смелые решения, робел перед любимой девушкой, как ребенок. К тому же ему казалось неудобным лезть со своими чувствами, когда трагически погиб его друг, возлюбленный сестры Кандиды. А патриархально воспитанная Кандида не могла преодолеть девичью стыдливость. Она терпеливо ждала признания, а вместо этого доктор Рамирес признался, что должен уехать. Кандида была близка к отчаянию.
Перед отъездом доктор Рамирес приехал дать врачебную консультацию дону Леонардо и осмотреть еще слабую Дульсину. Состояние сеньориты Линарес ему не понравилось. Не то что она была нездорова или не хотела жить, но доктор призадумался, как она будет жить дальше. Внешне Дульсина вроде бы осталась прежней, но и без того неустойчивое внутреннее равновесие совсем нарушилось, и это было крайне тревожно.
— Скажите, доктор Рамирес, неужели я его убила? — бесстрастно спросила девушка.
— Что вы, сеньорита, как вы могли такое подумать?
— Мне сказал комиссар полиции. Лучиано что-то скрывал от меня, и я просто хотела выяснить, что происходит. А эти убийцы подумали Бог знает что.
— Теперь вы знаете, что он был вынужден многое скрывать. С ним не могло быть беззаботной любви, потому-то он долго избегал женщин. А в вас он поверил. Ноне все сложилось так, как хотелось бы.
— Потому что зло сильнее добра, — Дульсина говорила со спокойной уверенностью.
— Не говорите так, Дульсина, это грех.
— Его любовь оказалась злом, и она убила его самого.
— Разве любовь может быть злом? Она может быть мукой, страданием, но не злом. И не любовь убила его, а те подлецы, которые надеялись использовать его лучшие чувства. Они могли расправиться с ним и без вашей любви. Так сложилось, что он отстоял любовь, но не сберег жизнь.