Слова Брэди внезапно вызвали в Патрике приступ необъяснимой паники. Он поднял глаза и всмотрелся в темноту ночи. Не произнеся ни слова, глубоко затянулся гашишным дымком, нажал на газ и в два счета оказался у поворота дороги, окружавшей холм, на котором располагалась лесопилка.
– Не могу понять, – прошептал Брэди, – почему бы тебе не подумать о себе, приятель.
– Не беспокойся, чувак. Я о себе целыми днями думаю. Но у нас с тобой разные обстоятельства. Я не про Суси, а про кучу всего, что свалится на мою мать, если мне не дадут эту чертову стипендию. Ты хороший студент, и папаша у тебя не гребаный транжира и не игровой маньяк. К тому же у тебя этот чертов талант к живописи, а это само по себе открывает перед тобой кучу дверей. А я? Так, дерьма кусок.
Патрик задумчиво уставился на извилистую полоску шоссе и на далекие огоньки, мерцавшие в той стороне, где притаился Пойнт-Спирит. Его охватило глубочайшее уныние. Он понимал, что Суси вряд ли останется с ним на всю жизнь: все хорошее рано или поздно кончается. Сколько раз он про это думал? Наверное, слишком много. Иногда, запершись в комнате и не включая свет, он спрашивал себя, может ли юношеская любовь испортить всю оставшуюся жизнь, может ли человек продолжать жить после того, как ему разбили сердце или если он видит, что отношения неизбежно подходят к концу. Для Суси разрыв был бы вполне естественным делом и означал бы свободу, но для него это был бездонный темный колодец.
– Тупо все это, – хмыкнул Брэди и отхлебнул пиво. – Давай смотри на дорогу, неблагодарный чувак, а то впишемся в дерево. Способность к живописи у меня есть, но это не означает, что в итоге я не превращусь в уличного мазилу, который рисует шаржи за пару долларов. Гарантий никаких.
Он нажал на кнопку радио и поменял канал.
– Оставь то, что играло, Брэди, – буркнул Патрик: его выводила из себя противная манера Брэди не дослушивать песню целиком. – Мне нравилось то, что было.
– Неблагодарный… – насмешливо буркнул Брэди. – Включи дальний свет, не видно ни шиша.
Радио изрыгнуло серию неопределенных потрескиваний, и салон старенького «Шевроле» заполнил странный женский голос: «На каменной дороге танцует принцесса. В праздничном платье танцует принцесса. У нее чудесный гребень из мелких жемчужин. На каменной дороге танцует принцесса».
Услышав эту нелепую песенку, парни переглянулись и расхохотались.
– Что за фигня? – воскликнул Брэди. – Прямо как моя сестренка Роуз на школьной перемене.
– Убери это дерьмо, чувак.
Брэди нажимал на кнопки, но нежный голосок упорно бубнил одно и то же: «На каменной дороге танцует принцесса…»
– Держи косяк покрепче, чувак.
– Брэди, блин, смени радиостанцию!
«У нее чудесный гребень из мелких жемчужин», – не умолкало радио.
Патрик оторвал взгляд от шоссе и принялся сам лихорадочно жать все кнопки подряд в уверенности, что приятель ненароком сломал отцовское радио, но необычная ситуация его забавляла. Внезапно он вскинул голову: какая-то темная фигура откуда ни возьмись появилась посреди дороги и, покачиваясь, понеслась им навстречу.
– Патрик! – крикнул Брэди, но приятель крутанул руль влево.
– Чертово дерьмо! Это же Томми! Но, блин, какого черта?..
Машина угодила колесом в канаву, затем подпрыгнула и стремглав понеслась по лесу. Патрик ударил по тормозам, но машина не слушалась.
– Господи! – завопил он.
– Блин, Патрик, здесь же деревья! Тормози, идиот! Тормози!
– Тормоза не работают!
– Придурок! Мы сейчас…
Это было последнее, что Патрик услышал. Голос друга затерялся где-то в дальних уголках его сознания: «Шевроле» врезался в дерево, взвыл и закрутил вхолостую колесами, уничтожая все на своем пути, пока наконец не застрял в одном из ущелий и не застыл мордой вниз.
Облачко пыли поднималось над рощей, а радио по-прежнему напевало: «На каменной дороге танцует принцесса. В праздничном платье танцует принцесса. У нее чудесный гребень из мелких жемчужин… Привет, чуваки!»
10
Она потуже затянула пояс, чтобы ледяной ночной воздух не заползал под пальто. Надела перчатки, повязала шарф и вышла из дома. Как только она оказалась за дверью, в лицо ей ударил порыв ветра. Амелии хотелось, чтобы температура хотя бы немного повысилась, даже если при этом начнется снегопад. Никогда не привыкнет она к такому суровому климату, к этим зимним ночам, когда сырость и холод пробирают до костей. Она любила снег, однако дождь вызывал в ней необъяснимое уныние, иной раз даже меланхолию. Она посмотрела на тучи, которые сейчас, в эту ночную пору, стремительно неслись, закрывая собой небо. Ей хотелось увидеть звезды. Шагая по улице, она думала о своей племяннице Элизабет. Как ужасно, что ничего нельзя сделать. В этом заключалась та часть ее обязанностей тетушки, которую она ненавидела: как бы она ни старалась, как бы ни хлопотала день за днем, рано или поздно возникали ситуации, которые она не могла контролировать, не могла разрулить с той поспешностью, какую все от нее ждали. Пытаясь утешить младшую сестру после гибели мужа, она понимала, что это и есть горькая правда жизни, с которой невозможно смириться.