Однако ж, вернее будет сказать, Достоевский гневался не на евреев, а на — «жидов». Он очень чётко разделял эти понятия и однажды, вынужденный к объяснению публично, печатно, подробно разъяснил позицию свою в данном вопросе. Об этом речь впереди, а пока стоит напомнить, что слово «жид» в прошлом веке, да и в начале нынешнего, употреблялось широко в обиходной речи, в газетах, журналах и книгах. У Пушкина: «Идёт ли позднею дорогой // Богатый жид иль поп убогий…» («Братья разбойники»); «…Пожалуй, будь себе татарин, — // И тут не вижу я стыда; // Будь жид — и это не беда; // Беда, что ты Видок Фиглярин». (Из эпиграммы на Ф. Булгарина.)
У Гоголя: «— Перевешать всю жидову!.. Пусть не шьют из поповских риз юбок своим жидовкам!..
… и толпа ринулась на предместье с желанием перерезать всех жидов.
Бедные сыны Израиля, растерявши всё присутствие своего и без того мелкого духа … даже заползывали под юбки своих жидовок; но козаки везде их находили». («Тарас Бульба»)
А вот уже и позже эпохи Достоевского, например, у Чехова: «…захочу, говорит, так и кабак, и всю посуду, и Моисейку с его жидовкой и жиденятами куплю»; «…и трясётся, как жид на сковороде» («Происшествие»); «— Да и мне время идти к жидам полы мыть… По пятницам она моет у евреев в ссудной лавке полы…» («Старый дом»); «…нет такого барина или миллионера, который из-за лишней копейки не стал бы лизать рук у жида пархатого…» («Степь»)
Ещё позже, у того же Розанова, понятие это встречается сплошь и рядом: «Но нельзя забывать практики … всего этого «жидовства» и «американизма» в жизни…» («Опавшие листья»); «Пела жидовка лет 14-ти, и 12-летний брат её играл на скрипке. И жидовка была серьёзна…» («Апокалипсис нашего времени»)
Короче говоря, слово «жид» и производные от него были для Достоевского и его современников обычным словом-инструментарием в ряду других, использовалось широко и повсеместно. В отличие, скажем, от нашего времени. Современный человек даже в словаре Даля, в этом кладезе всего русского языка, настольной книге писателей второй половины XIX века, не найдёт отдельной статьи на слово «жид». Мелькает оно лишь в качестве синонима к понятию «равинист» — «иудей, еврей, жид, ветхозаветник, человек Моисеева закона»; да ещё при расшифровке слова «кагал» как одно из его значений — «вся жидовская община, громада, мир».
Но дело в том, что в очередном советском издании (репринтном!) 1955 года статья «ЖИД» была изъята как оскорбляющая национальное достоинство евреев и во всех последующих выпусках словаря Даля отсутствует. А вот ещё в изданиях до 1935 года статья эта имелась, а тем более — в дореволюционных и выглядела так: «Жидъ, жидовинъ, жидюкъ [-юка] м., жидюга об. собир. жидова или жидовщина ж., жидовьё ср. [стар. народное название еврея. // Презрит. название еврея.] Скупой, скряга, корыстный скупецъ. … Еврей, не видал ли ты жида? — дразнят жидовъ. [Жидъ жидъ — свиное ухо, пошлый, вульгарный способ дразнить евреев.]. На всякого мiрянина по семи жидовиновъ. Живи, что братъ, а торгуйся какъ жидъ. Жидъ крещоный, недруг примиреный да волкъ кормленый. Родом дворянинъ, а делами жидовинъ. …
Жидовщина или жидовство [ср.] жидовскiй законъ, бытъ. Жидоморъ м., жидоморкаж. [жидоморина об. пск, твер.] жидовская душа, корыстный скупецъ, [скряга]. Жидовать, жидоморничать, жидоморить, жить и поступать жидомором …. Жидюкать, -ся, ругать кого-либо жидомъ. Жидовствовать, быть закона этого. Ересь жидовствующих или субботников…»[2] Ну и т. д.
Между прочим, аналогичные по семантической и лексической окраске слова «хохол» и «кацап» в отредактированном «Дале» остались.
В нынешних толковых словарях, хотя бы в том же «Ожегове», искать слово «жид» бесполезно. И лишь в четырёхтомном «Словаре современного русского литературного языка» Академии наук СССР поясняется, что: «Жид — устар. простореч. Пренебрежительное название еврея. Переносн. Бранное. О скряге, скупце».
Именно так, «пренебрежительно», с усмешкой, шутливо, вполне беззлобно употреблял это слово Достоевский в юности, когда пресловутый «еврейский вопрос» ещё не набух так остро гнойным нарывом на теле российской действительности, да и сам молодой писатель не особо интересовался этим вопросом. И он, скорее всего, был уже тогда знаком с нашумевшим в Европе трудом немецкого философа Макса Штирнера «Единственный и его собственность», вышедшим в 1844 году, в котором, в частности, формулировалось и деловитость представителей этой нации: «Евреи, эти скороспелые дети древности, … при всей своей изощрённости и силе ума и рассудка, который легко овладевает всем предметным и подчиняет его себе, они не могут обрести дух, который ни во что не ставит предметное.
Христианин имеет духовные интересы, потому что он позволяет себе быть духовным человеком; еврей даже не понимает этих интересов в их чистоте. Потому что он не позволяет себе не придавать ценности предметному»[3].
В раннем письме Достоевского к брату Михаилу (1844 г.) упоминается об оконченной им драме «Жид Янкель» — она, увы, как и другие упоминаемые в переписке тех лет драматургические опыты писателя вроде «Марии Стюарт» и «Бориса Годунова», словно в воду канула.
То и дело в ранних статьях Достоевского используются «еврейские» анекдоты. Например, в «Петербургской летописи» (1847) он, набрасывая портрет угодливого человека, льстеца, резюмирует: «И такой человек получает всё, что хотелось ему получить, как тот жидок, который молит пана, чтоб он не купил его товару, нет! Зачем покупать? — Чтоб пан только взглянул в его узелок, для того хоть, чтоб только поплевать на жидовский товар и уехать бы далее. Жид развёртывает, и пан покупает всё, что жидку продать захотелось…»[4]
В молодости и даже в более поздние годы, уже в зрелости, Достоевский имел привычку в шутку сравнивать кого-нибудь с «жидом», а бывали случаи, что сравнение такое относил он и к собственной персоне. Конечно, в основном — в частных письмах.
Такое нейтрально-благодушное отношение Достоевского к еврейскому вопросу присуще было ему и до каторги и долгое время после неё. Более того, когда Достоевский после острога попадает в солдатскую казарму рядовым, он вскоре берёт под своё покровительство затюканного солдатика-еврея Каца, защищает его от насмешек и издевательств. В своих воспоминаниях, которые были опубликованы в сибирской газете «Степной край» в 1896 году, Н. А. Кац писал: «Всей душой я чувствовал, что вечно угрюмый и хмурый рядовой Достоевский — бесконечно добрый, удивительно сердечный человек, которого нельзя было не полюбить…»[5]
Не касался автор «Мёртвого дома» еврейского вопроса и первые годы, когда вернулся к активной творческой деятельности. И, между прочим, сразу надо подчеркнуть, что в художественном творчестве великого писателя-психолога этот самый пресловутый вопрос по существу не муссируется. Среди его героев, как это ни странно, нет евреев. Вспоминается разве что «жидок» Лямшин, мелкий «бес» в «Бесах», да Исай Фомич Бумштейн в «Записках из Мёртвого дома» — «жидок», который напомнил Достоевскому гоголевского жидка Янкеля (и, очевидно, напомнил также о собственном драматургическом замысле юности) и о котором писатель не мог вспоминать без добродушного смеха. Ещё бы, Исай Фомич всю каторгу потешал своей хитростью, дерзостью, заносчивостью и одновременно ужасной трусливостью. Жилось хитрому «жидку» в остроге лучше многих — «трудился» он там ювелиром и ростовщиком.