– Позвольте и мне принять участие в вашем разговоре, – пытаясь разнять спорщиков, вступила в беседу Полина Тихоновна. – Не говорите о страшном – ночью кошмары приснятся. Сегодня в поезде до самого Белоострова жандармы ходили. Вшаж проверяли. Говорят, в соседнем вагоне у скромной молодой женщины, из благородных, в чемодане под детской куклой и бубликами кусок динамита нашли.
Петя трагически молчал, думая про себя: «Иногда лучше молчать, чем говорить». Сантамери с интересом взглянул на Полину Тихоновну – казалось, он ждал продолжения рассказа. Но вместо нее заговорил профессор:
– Сущее бедствие, от Белоострова до Петербурга и обратно, жандармов в вагонах всегда много, до самой Финляндии пассажиров пасут. А уж здесь, в Финляндии, свои законы, своя полиция, помягче, чем в России, вот и съезжается сюда бунташный люд, тащат из-за границы и газеты запрещенные, и прокламации, а то и оружие, чтобы в Петербург переправить, устраивают «фабрики бомб». Да и Сестрорецкий завод рядом, опять-таки можно и рабочих возмутить. Студенты и рабочие – вот кого стараются вовлечь в свои разрушительные действия борцы за счастье человечества. А Финляндию превращают в тыловую базу революционеров.
– Причины для недовольства у рабочих, конечно, имеются, но любой революционный путь ведет только к усилению беспорядков и к потере того хорошего, что накоплено в обществе за долгие годы эволюции. И увлекающуюся прокламациями молодежь жалко. Двадцать семь студентов университета отдали в солдаты за воззвание к рабочим. Двадцать семь изломанных, несостоявшихся судеб, и ведь могли бы стать по-настоящему полезными обществу людьми, – заметил Клим Кириллович.
Петя презрительно фыркнул, на что, впрочем, обратила внимание только Мура.
– Русский капитализм едва выходит из пеленок, России еще предстоит заняться улучшением быта и условий труда рабочих, и тогда многие прискорбные явления в сфере рабочего вопроса отомрут сами собой, – высказал свое мнение сосредоточенно прислушивавшийся к разговору граф Сантамери.
– Да, как же, выпуск «Нового времени» приостановили на неделю, лишь только газета попробовала поднять пресловутый рабочий вопрос, – выпалил, привстав со стула, Прынцаев.
– Все нынешние рабочие возмущения – следствие пропаганды противогосударственных и противообщественных идей, – нахмурился Николай Николаевич. – Здесь много наносного. Фабрично-заводские рабочие восприимчивы к вредным лжеучениям, чем и пользуются злонамеренные люди. Рисуют воображению темных людей молочные реки в кисельных берегах. Естественно, у рабочих растет недовольство своим положением. Улучшать-то его, несомненно, нужно. Не знаю, граф, застали ли вы майские беспорядки в Петербурге? Рабочие Обуховского завода вооружились камнями и несколько часов сражались с конной полицией. Такое у нас происходило впервые. Тревожный знак.
– Я приехал много позднее, – ответил профессору граф.
Петя надменно и значительно взглянул на Сантамери.
– Я думаю, – Полина Тихоновна решила, что пора от высоких материй переходить к насущным Проблемам, – пока у нас есть немного времени, Надо принять меры предосторожности против наглых газетчиков. Завтра-послезавтра они понаедут, начнут совать носы куда попало. Боюсь, не погнушаются и через забор перелезать. Как нам за ними уследить?
– Надо продержаться в этой осажденной крепости дня три, пока интерес не иссякнет. – Профессор мрачно сдвинул кустистые черные брови.
– Вот и я так думаю, – согласилась Полина Тихоновна. – Но что, если повесить на калитке вывеску – «Осторожно, злая собака»?
– Повесить-то можно, – признал профессор, – но где ж взять собаку?
– Папа, – встрепенулась Мура, – а что если попробовать Пузика?
– Твоего блохастого дружка? – саркастически приподнял брови профессор.
– Он вовсе не блохастый, – обиделась Мура. – Кроме того, его можно помыть.
– Трудность не в этом, дорогие мои, – вмешались Елизавета Викентьевна, – а в том, где нам его разыскивать на ночь глядя.
– Кажется, именно здесь нет никаких трудностей, – приподнял уголки губ в легкой улыбке доктор. – Еще пять минут назад это сокровище видело у крыльца.
– Я же говорила, что он сообразительный! – воскликнула Мура. – Он чувствует, когда в нем есть необходимость. Недаром он совершил подвиг.
Петя Родосский, оставив недоеденным очередной кусок торта на блюдечке, подошел к открытому окну и выглянул наружу. Раздалось приглушенное рычание.
– Сидит, дожидается. – Белобрысый студент оправил тужурку и сложил крест-накрест руки на груди.
– Не хочется приваживать его к дому. – Николай Николаевич вопросительно взглянул на супругу. – Привыкнет, а что потом с ним делать? Не везти же дворнягу осенью с собой на городскую квартиру? Знаю я вас, начнете слезы лить, уговаривать.
– Папа, – Брунгильда постаралась вложить в свои слова всю убедительность, – мы торжественно обещаем, что не будем брать пса в город. Правда, Мурочка?
– А может, его определить в наше спортивное конькобежное общество на зиму? Пусть сторожит инвентарь, – предложил Прынцаев, робко поглядывая на Брунгильду.
– Без злой собаки наши фотографии вмиг появятся во всех журналах, – продолжила, благосклонно кивнув Прынцаеву, Брунгильда. – Разве это нам надо? Начнут бегать на мои концерты, смотреть на ту, возле дачи которой застрелился молодой офицер. Начнут пальцем показывать на улицах. Я не хочу такой славы.
– Позвольте высказать мое мнение, – раздался низкий голос Сантамери. – Решение привлечь собаку к охране участка – решение правильное. Не думаю, что ажиотаж продлится все лето. Максимум несколько дней – пока не случится какое-нибудь другое преступление, на которое журналисты слетятся, как стервятники.
– Месье Сантамери прав, дорогой, – ответила поглядывающему на нее супругу Елизавета Викентьевна, – хотя слово «стервятник» странно звучит в его устах.
– В самом деле, граф, – заинтересовался Прынцаев – откуда вы так хорошо знаете русский язык?
– Моя маленькая тайна, – улыбнулся Рене и добавил:
– Шучу-шучу. Но я уже объяснял: просто я много имел дел с русскими торговцами.
– Шутки шутками, но ситуация серьезная, – подвел черту профессор. – Итак, собаку оставляем. Надо придумать, как посадить ее на цепь. Так, чтобы она не убежала отсюда хотя бы несколько дней. Операцию по отмывке и удержанию собаки поручаю тебе, Мура, коли уж она тебя слушается. Глаша поможет. Может быть, и Клим Кириллович не откажется принять участие в этом деле. И процедите хорошенько дезинфекцию.
– Разумеется, не откажусь. – Доктор взглянул на Муру. Она не возражала.
– А что же делать с вывесками о злой собаке? – спросила Елизавета Викентьевна.
– Для вывески нужны картон и краска, а их, наверное, в доме нет? – огорчилась Полина Тихоновна.
– Найти какой-нибудь краситель можно в любых условиях, – энергично произнес Николай Николаевич. – Я все-таки химик, не забывайте. Мы сейчас с господином Прынцаевым займемся краской. Остается раздобыть какой-нибудь кусок картона, фанеры или жести да несколько гвоздей.
– Позвольте, господин профессор, железки я возьму на себя! У меня есть кое-какие приспособления, – неожиданно для всех, слегка покраснев, но не меняя наполеоновской позы, многозначительным фальцетом произнес Петя Родосский.
– Если вас не затруднит, господин Родосский, – вежливо, но суховато ответствовал Муромцев. – На этом военный совет в Филях можно и завершить.
– Даже не верится, что завтра придется весь день сидеть дома и всего бояться. – Огромные голубые глаза Брунгильды наполнились слезами. – И за инструментом заниматься не смогу. А то газетчики напишут, что в доме царит веселье, когда еще кровь несчастного не высохла перед калиткой.
– Ничего, поиграй что-нибудь меланхоличное, а то и почитай что-нибудь в свое удовольствие. – Профессор встал.