Из окна мансарды он внимательно наблюдал, как тетушка Клима Кирилловича обошла угол флигеля и далее устремилась к забору. Она прошла вдоль него, иногда приподнимаясь на цыпочки и вглядываясь вдаль. Но профессор, благодаря свету белой ночи и удачно выбранной точке обзора, хорошо видел, что ни вблизи, ни вдали никого и ничего интересного нет Что же делала Полина Тихоновна около забора? Ждала ли кого-нибудь? Или наоборот, выискивала удобное место, чтобы перелезть через ограду и куда-то уйти?
Николай Николаевич фыркнул – настолько уморительной ему показалась мысленная картинка: солидная тетушка доктора Коровкина, дама основательная и рассудительная, подбирая длинную юбку, пытается перекинуть ногу через забор... А собственно, почему она не может просто выйти через калитку?
Профессор решил понаблюдать дальше. А вдруг Полина Тихоновна – лунатик? Что он вообще знает о ней, кроме того, что она – тетушка его бывшего ученика, и по его отзывам – дама порядочная и не легкомысленная?
Она недолго бродила вдоль забора. Скоро пустопорожние хождения ей наскучили, и она вернулась к двери своего флигеля. Однако, постояв с минуту перед ней, заходить, видимо, раздумала. А повернулась и медленно направилась по дорожке, соединяющей ее убежище с главной аллеей. До калитки она не дошла и проследовала обратно – у профессора возникло ощущение, что она курсирует по такому маршруту, чтобы кто-то, неизвестный ему, смог непременно увидеть ее, где бы он ни появился, у забора или у калитки.
Наконец женщина утомилась и села на скамейке, опустив руки на колени. Она глядела на спящий дом и как-то чудно потряхивала головой, словно пытаясь отогнать что-то. Она казалась более старой, чем обычно, – может быть, из-за длинного черного жакета с огромными отвислыми карманами.
Николай Николаевич подумал, что у него есть минута, чтобы спуститься и пробраться поближе к выходу из дома. Хорошо, что там, на веранде, стоят его летние туфли и висит садовая куртка.
Когда он оказался у входных дверей, ничего не изменилось. Полина Тихоновна все так же мрачно сидела на скамье, потряхивая головой и перебирая полы жакета. Профессор заинтересованно наблюдал за нею из окна веранды. Все происходящее виделось ему очень странным. Мысли, одна невероятнее другой, проносились у него в голове. Сначала он думал о том, что Полина Тихоновна не старая, в общем, женщина и, может быть, у нее появился кавалер, который за ней ухаживает. Возможно, он романтик и поэт и приглашает ее на тайные свидания. В белую ночь, среди жасмина и сирени – это так красиво! И от посторонних глаз есть где схорониться, и смеяться никто не будет – ныне молодежь жестокосердная, только себя считает достойной нежных чувств! Потом профессор поймал себя на еще более чудовищной мысли: а вдруг Полина Тихоновна встречается с каким-нибудь зеленым юнцом? В глазах нормальных людей такие отношения постыдны, поэтому и скрывает ото всех, только ночами ждет своего избранника? Уж не Петю ли Родосского? Иначе почему она так боялась, что его записка попадет в Петербург? С каких пор посторонний юноша стал ей дороже любимого племянника?
Тут профессор понял, что логика увела его в слишком фантастические дебри, и отбросил дикие мысли. Вот сидит перед ним на скамье немолодая женщина, почти член их семьи, тетушка Клима Кирилловича, который, несомненно, добьется привязанности Брунгильды. Бедная, убитая горем женщина – ее племянника арестовали представители военно-морской контрразведки, его обвиняют в государственной измене. Возможно, его не удастся спасти. Мало того что на фамилию ляжет несмываемый позор – погибнет молодой человек, фактически ею выращенный, почти ее сын, единственный по-настоящему близкий и родной ей человек. И никакой романтической встречи она не ждет, а просто сидит и оплакивает своего дорогого Климушку. Сможет ли она пережить несчастье, гнетущую тревогу за его жизнь? А вдруг она покончит с собой?
Страшное подозрение заставило профессора похолодеть. Так, одно самоубийство он уже наблюдал. Неужели ему придется еще раз стать свидетелем ужасной сцены? И вообще – зачем она надела страшный жакет с обвислыми карманами? И что спрятано в огромных карманах? А вдруг там револьвер?
Профессор в ужасе замотал головой, но глаз с бедной женщины не сводил. Откуда у нее взялся бы пистолет? У Клима Кирилловича оружия вроде бы не водилось. А не могли ли ему его подбросить те, кто пытался его впутать в дело о государственной измене? Но тогда забрали: бы оружие при обыске как доказательство вины доктора. А может быть, она извлекла револьвер из зарослей у забора, вокруг которых так долго ходила? Может быть, там находился тайник?
Профессор терялся в догадках, его умственное напряжение дошло до предела. Он чувствовал, что если еще немного понаблюдает за понурой Полиной Тихоновной, то сойдет с ума от клубящихся в его мозгу нелепых подозрений.
Как вдруг она подняла голову, посмотрела на дверь муромцевскои дачи и стала опускать правую руку в карман своего жакета.
– Стойте! Не делайте этого! – закричал он сдавленным голосом, распахивая дверь и выбегая на крыльцо.
Опешившая от неожиданности женщина вскочила со скамейки и застыла с рукой, опущенной в карман. Она с ужасом смотрела на бегущего к ней профессора, одетого в пижамные брюки, садовую куртку и туфли на босую ногу – взгляд его показался ей безумным.
– Стойте! – повторил запыхавшийся Муромцев, он правой рукой схватил запястье женщины и вынул ее руку из кармана – безвольно повисшая кисть оказалась пустой.
– Что у вас там? – повторил профессор, заглядывая в глаза Полине Тихоновне. – Что? Отвечайте? Или я сам посмотрю!
Она не двигалась. Николай Николаевич осторожно опустил свою руку в темный зев оттопыренного кармана – пальцы его коснулись чего-то объемного и мягкого. Он ухватил свою находку большим и указательным пальцем и извлек на свет.
– Что это? – спросил он уже более грозно, чтобы скрыть свое замешательство тем, что пистолета в кармане жакета не оказалось.
Он решительно развернул тряпицу, похожую на столовую салфетку, и увидел внутри несколько печеньиц – такие он видел за своим же столом во время неудачного чаепития, – а также огромный ломоть черного хлеба и два основательных куска ветчины.
Полина Тихоновна закрыла лицо обеими руками и опустилась на скамью. Слава Богу, она не плакала. Ее самообладание несколько примирило профессора с происходящим, и он присел рядом.
– Дорогая Полина Тихоновна, – начал он почти ласково, – если я вас обидел, простите. Но согласитесь, я имел право о вас беспокоиться, если вы одна находитесь ночью на улице. Я понимаю, свалившееся на нас несчастье ведет к бессоннице. Но все-таки, будьте другом, объясните мне, что все это значит?
Полина Тихоновна убрала ладони от пылающего лица и устало посмотрела на профессора:
– Да, Николай Николаевич, я виновата. Мне следовало все рассказать вам сразу. Но я не могла – это не только моя тайна.
– Сейчас нас никто не слышит, и обещаю вам, что все сказанное останется только между нами. Никто от меня не узнает того, что вы расскажете.
– Хорошо, я вам скажу, – обреченно вздохнула она. – Понимаете, я все думаю о том, что произошло. Но я не хочу, чтобы кроме Климушки пострадал еще один невинный человек.
– Вы имеете в виду меня? – спросил внутренне польщенный профессор.
– Нет, Николай Николаевич, я имею в виду бедного Петю Родосского.
«Все-таки Петя Родосский», – подумал про себя профессор, но вслух сказал, пытаясь придать максимальную убедительность своему голосу:
– Вы не понимаете всей сложности ситуации, дорогая Полина Тихоновна. Петя Родосский явно связан с социалистами, террористами. Записка, которую дала мне Мура, не оставляет сомнений. Кроме того, все сходится и с безобразиями, устроенными возле саркофага, – его там видели. Был ли там склад динамита, не знаю, но вот то, что там же крутился иностранный подданный граф Санта-мери, наводит на подозрения. Не является ли граф французским шпионом, выведывающим здесь наши военные секреты, а Петя – его сообщником? Вы не знаете нынешних студентов – они готовы вести свою подрывную деятельность на деньги любых иностранных спецслужб, а за денежки-то приходится расплачиваться.