Да, будем уточнять. Страшное известие о Сватко отодвинуло мысли о текущей работе, но с упоминанием Тани я вновь вернулась к нашим ежедневным заботам.
— Чем день-то закончился? — полюбопытствовала я, и капитан рассмеялся:
— Как это закончился? День только начался.
— Вчерашний день, — досадливо перебила я капитана. Мне было не до шуток.
— Вчерашний… — протянул он, — вот чем закончился вчерашний день и начался сегодняшний.
И Волна рассказал мне о ночной гонке, о задержанной машине с дефицитными автодеталями.
— Дожидается тебя Паршин для серьезного разговора, — закончил капитан, — и шофер тот самый, что забор проломил "нечаянно”. На всякого мудреца довольно простоты, — заключил Антон в своей обычной манере.
Вот уж действительно.
События сплетались причудливо и пока непонятно. Само нагромождение их было тревожным, словно разворошено осиное гнездо, и осиные укусы заставляли забывать, отводили от главного моего дела — взяточника Гулина, лежавшего в тюремной больнице. Что, я буду теперь заниматься кражей дефицита, автодорожным происшествием, ревизией "Радуги”? А Гулин? Сегодня к вечеру я увижусь с ним. Что скажу? Пока есть о чем его спросить, — успокаивала себя, — спрошу. Сказать свое слово успею. А вот с Паршиным самая пора поговорить. В том, что эксперт подтвердит мое предположение, я не сомневалась. Да и ночные события ему придется объяснять.
Капитан Волна вел машину уверенно, словно играючи. Проносились мимо километровые столбики, мелькали стволы деревьев на обочине, навстречу нам сплошным потоком двигались машины — люди ехали на работу. Отдохнувшие, спокойные, каждый со своими заботами, радостями и печалями, они спешили в город к своим делам, к своим надеждам.
Мы же спешили к несчастью. Непоправимому, страшному, не принимаемому сердцем.
Антон остановил машину, не доезжая до установленного знака "дорожные работы”, — им работники ГАИ "огородили” место трагедии.
Навстречу, размахивая руками, бросился молоденький лейтенант и, узнав капитана, смущенно проговорил:
— Я думал, любопытные.
Следователь милиции, эксперт-криминалист уже заканчивали осмотр места происшествия.
Печальное зрелище являла собой потерпевшая аварию "Волга”. Лежала на боку, еще слегка дымясь и подрагивая, словно большое агонизирующее живое существо. Сгоревшая краска отсвечивала бурым, как выступившая кровь. А на опушке, у тонкоствольных берез, стоял судебно-медицинский эксперт Голышев, ожидая очереди своей печальной работы. Я подошла к нему. Удивительно голубые глаза эксперта, как всегда, были грустны, и на мой вопросительный взгляд он лишь молча развел руками. В тени под березкой, укрытое черным, лежало то, что было совсем недавно Галиной Михайловной Сватко.
Снижая ход, проезжали мимо машины, негромко переговаривались люди в милицейской форме и в штатском, осматривая, замеряя, фотографируя. Но все звуки словно отталкивались от черного бугорка, окружая его молчанием и тишиной.
Меня всегда поражала эта тишина возле мертвых. Особая, величественная, завершенная. Окружающие звуки лишь подчеркивали ее Вечный покой — сказано верно и мудро.
К нам подошел следователь, снял фуражку, вытерев потный лоб.
— Ну что? — спросил Антон.
— Газ, — ответил следователь, приглушая голос, — газовый баллон в багажнике. Вентиль баллона приоткрыт. При тряске утечка газа привела к взрыву. Ах, какая неосторожность, — поморщился он, — какая неосторожность!
Мы с Антоном переглянулись. Утечка газа из баллона в багажнике?!
Куда же везла газовый баллон Галина Михайловна рано утром? Откуда ехала и куда везла баллон?
Что здесь? Тот самый случай или…? Но кто и зачем? Я уже знала, что отвечать на эти вопросы придется мне. Нам, поправила себя. Все эти люди, что работают сейчас здесь, эти и другие, будут помогать мне, и мы найдем ответы на все вопросы. Найдем!
Взгляд Антона был тревожным и напряженным.
— Поговорю с криминалистом, — сказал он и направился к обгоревшей "Волге”, где орудовал эксперт.
Я осталась с медиком и следователем, который подозвал понятых для осмотра трупа Сватко.
Голышев осторожно откинул черный покров, и я сделала над собой усилие, чтобы не отвести глаза.
Не знаю, как жизнь, но смерть не была милосердна к этой женщине, огонь до неузнаваемости изменил миловидное лицо и стройное тело. Из учебников я твердо помнила, что поза, в которой лежала Сватко, — "поза боксера”, характерна для погибших от пламени, но мне в ту минуту показалось, что женщина прижала руки к груди, молчаливо умоляя меня о чем-то, что уже не могла сказать.