— Ранняя пташка носок прочищает, а поздняя — глаза продирает, — назидательно изрек он одну из своих поговорок, которые ужасно любил и вставлял при каждом удобном случае. Я подсмеивалась над этим невинным увлечением, но он продолжал свое, и, надо отдать справедливость, пословицы его всегда были к месту.
Опять рухнули мои благие намерения относительно утренней гимнастики. Волна жил неподалеку, и я едва успела выпить чашку кофе, как за окном газанула машина Антона, подавая таким способом сигнал к выходу.
Широкоплечий, рослый Волна едва помещался в своем потрепанном "жигуленке”. Колени почти доставали до баранки, а сам руль в огромных руках капитана выглядел игрушечным. Антон распахнул переднюю дверь, я уселась рядом с ним.
— В прокуратуру, шеф, — шутливо сказала я. Антон кивнул, и мы помчались по еще пустынным утренним улицам, умытым ночными трудягами-поливалками и принаряженным блестящими лужицами непросохшей воды.
Еще в машине началось обсуждение наших планов. На мой вопрос о причине подключения к делу Антон ответил:
— Мне самому не совсем ясно. Начинали-то другие ребята.
— Ты говорил с ними?
— Был разговор. Все, говорят, в норме, законно. Заявление по форме, женщина явилась к ним сама.
— А раньше? Ничего не замечалось за этим Гулиным? Антон помолчал.
— Здесь разговор особый будет. Ничего за ним не числилось такого, хотя на "Радуге”, по моим последним данным, пошаливает кто-то. Кто конкретно — пока не знаю, не скажу. Но информация такая есть — личности отирались там, мягко говоря, не светлые. Дефицит уходил на сторону.
— Откуда такие данные? — поинтересовалась я.
— Это мой вопрос, — уклонился капитан от прямого ответа, — но я вчера, доложу тебе, денек провел на СТОА, приглядывался.
— Вот почему я тебя разыскать не могла!
— Потому и не могла. Люди, знаешь, там разные работают. Есть что надо ребята, а есть — руки погреть пришли… Одним словом, Наталья Борисовна, дорогой мой старший по следственно-оперативной группе, предстоит нам работенка.
— Не журись, — засмеялся Антон, видя, что я задумалась, — справимся. Ты да я, да мы с тобой, да нас двое — целая бригада!
В прокуратуре Антон попросил дело, пролистал его, и мы принялись обсуждать наш теперь уже совместный план.
Объем работы получался внушительный. Волна не раз крякал, запуская пятерню в свой густущий каштановый чуб.
На сегодня решили: капитан продолжает работу на "Радуге”. Задачу его мы сформулировали так: почему понадобилось давать взятки за работу, которую обязаны были выполнить просто по службе? Какое отношение к заказам имел Гулин?
Мне же хотелось в первую очередь побеседовать с самим Гулиным. Я рассчитала, что до обеда с этим управлюсь, а после встречусь с потерпевшими — так именовались по делу Сватко и Любарская.
Капитан обещал мне обеспечить их вызов, и мы расстались до вечера.
В следственном изоляторе меня ждала первая неприятность. Арестованный Гулин находился в больнице. Дежурный врач по селектору сказал, что к больному не допустит, у Гулина предынфарктное состояние и всякие волнения ему противопоказаны. Напрасно пыталась я уговорить врача. Никаких доводов он слушать не стал и велел позвонить не раньше чем через неделю.
Нечего сказать, хорошенькое начало для дополнительного расследования, весь срок для которого положен — один месяц. Всего четыре недели, которые пробегут так стремительно, что не успеешь и оглянуться. Пришлось возвращаться ни с чем.
Едва я успела открыть свой сейф, как, осторожно постучав, в кабинет вошла невысокая худенькая женщина в строгом темном костюмчике. Частая седина в коротко остриженных волосах. Тревожные глаза.
— Вы Тайгина? — спросила незнакомка.
— Да.
— Я Гулина. Мне бы переговорить с вами.
— Здравствуйте, — я показала на стул возле моего стола, села напротив. На приветствие она так и не ответила. Опустив голову, нервно мяла на коленях бежевую сумку, пока я доставала из стола бланки, ручку. А я обдумывала, с чего начать этот первый допрос. Решила: пусть-ка сама начнет рассказ.
— Слушаю вас.
Женщина подняла глаза, и я увидела, как они наливаются слезами. Нужно было помочь ей справиться с волнением. Слезы — плохой спутник допроса. Да и жаль мне было эту женщину. Я видела, как она страдает. Вообще, в расследовании самым тягостным для меня было видеть мучения людей, близких потерпевшим ли, преступнику ли. Все, как правило, переживали искренне и глубоко. Поистине, у каждого преступления не счесть жертв, и когда только люди научатся понимать это?