– Отчего же не сегодня? Сегодня и видала. С утра еще. Не с раннего, правда. Обе были. Чумовые обе.
– Что значит чумовые? Во сколько точно?
– Не знаю, во сколько. Я суп варила, а радио не работает, не люблю его. Часов в одиннадцать, в полдвенадцатого, может…
– Дальше! Почему чумовые?
– Да заполошные были обе. Ну мамашка там изначально того, пристукнутая, – бабка вопросительно посмотрела на Чена, – белогвардейка недобитая, ну да вы знаете?
– Знаю! Дальше.
– Этой осенью она совсем тронулась. Аж через лестницу слышно, как орет, ревет белугой. Чокнутая, точно говорю! А сегодня… нет, не плакала, нет. Видно, раньше проревелась. Глаза красные, по полтиннику с молотом, краска вся размазанная. Тьфу, проститутка! – И старушка смачно сплюнула на лестницу.
– Дальше! – поторопил рассказчицу чекист.
– Да я с кухни услыхала, как они ругались опять у себя! Подошла, дверь открыла, а уж у них хлопнула. Гляжу бегут куда-то вниз, вон, по лестнице. Мать, Любка, значит, Марту ихнюю за руку тащит, глазищи страшные, но не ревет. А девка будто опоенная чем была…
– Это в каком смысле?
– Так я ж вам и объясняю: чумная! Тоже глазищи вытаращила, ножонками перебирает, и все бормочет чего-то…
– Что бормочет?
– Погоди… Что-то она странное говорила… Не как ругалась, а все одно и то же повторяла. Про письмо или телеграмму какую…
– Телеграмму? Какую? Вспоминайте, бабушка!
– Не знаю какую. Нет. Не телеграмму. Вроде письмо короткое. Вспомнила! Вот как было! Мамашка ее за руку вниз тащит, а эта Марта за ней чуть не падает. И все повторяет как в бреду, ну, честное слово, ерунду какую-то: «Есть письмо в три строки, значит, все будет хорошо. Есть письмо в три строки». А мамаша ей: «Есть, есть письмо, пошли».
– У них много чемоданов было?
– Каких чемоданов? У них и сумки-то не было. У обеих ридикюли, да и все. Скажете тоже, чемоданов.
Последней фразы Арсений уже не слышал, стремглав бросившись вниз и громыхая сапогами по гранитной лестнице. Выскочил на улицу и остановился. Фраза про письмо из трех строчек многое объясняла и соединяла в умозаключениях Чена, но не отвечала на главный вопрос: где и как искать Любовь и Марту Вагнер. Чекист спустился вниз к Трубной, явно собираясь пойти в сторону посольства, но сам себя остановил. Это глупо: не стоят женщины перед воротами и не ждут, когда их заберут. К тому же там охрана и наблюдение. Чен вскинулся: а и в самом деле – что он запаниковал? Судя по тому, что рассказала вредная бабка, женщины очень спешили, но не взяли с собой никаких вещей. Куда они могли пойти? Раз речь шла о письме в три строки, то разве что к Курихаре. Тот очень редко бывал в московском бюро своей газеты, а в последние месяцы почти перестал туда показываться, мотивируя это тем, что готовился к отъезду. Глупо, откровенно, но понятно. Вопрос: знает ли адрес газеты Любовь Вагнер? Вряд ли. Да и если знает, пойдет туда только, если будет уверена, что он там. Но скорее всего она будет искать возлюбленного своей дочери именно в посольстве, и на входе ее обязательно возьмут на карандаш сотрудники наружного наблюдения.
Чен остановился. На дворе уже вечер, конец рабочего дня. Дипломаты скоро закончат свою службу, и посольство будет закрыто и опечатано, идти туда незачем. Русские женщины, даже если они еще там, в любом случае, ночевать будут не в посольстве. Вернутся либо домой, либо останутся с кем-то из японцев на даче или на квартире. Упустить их нельзя. Марейкис круто развернулся и пошел обратно к дому Вагнер. Поднявшись на площадку, только успел поднести руку к кнопке звонка соседки, как та кукушкой выглянула навстречу.
– Жду. Знала, что вернетесь. Телефон?
– Да.
Марейкис снял трубку висевшего в коридоре аппарата. Он позвонил Заманилову и, жестом отослав любопытную бабку подальше, но не надеясь на ее скромность, постарался по возможности иносказательно и без подробностей объяснить, что произошло. Надо отдать должное, капитан госбезопасности все понял. Арсений продиктовал ему номер телефона старушкиной квартиры, химическим карандашом написанный на обоях выше телефонного аппарата, и принес в коридор венский стул покрепче. Он решил оставаться в коридоре, пока не услышит звук двери, открывающейся в квартире, где жили мать и дочь Вагнер. Старушке пришлось объяснить соседям, что он из милиции, ждет, когда придет Любовь Вагнер, чтобы вручить ей повестку в отделение: «Я сама написала заявление участковому. Нет моих сил больше терпеть ее крики на весь подъезд, и лестницу она моет нерегулярно», – подтвердила вредная бабка. Перепуганные соседи серыми мышками юркали в туалет и на кухню, стараясь лишний раз из комнаты носа не показывать.