ть «медовых ловушек» из бывшедворянских девиц и трое японских корреспондентов, аккредитованных в столице. Последние же, как нарочно, предпочитали из посольства выходить только вместе с дипломатами. Несанкционированных контактов не имели, встреч не назначали. Разговоров не вели. Не корреспонденты, а испуганные кролики. Удача вроде засветила своим дрожащим обманчивым лучом, когда журналист Курихара, три года сиднем сидевший в посольстве, вдруг, ни с того ни с сего, резко увеличил количество занятий русским языком с Любовью Вагнер – вдовой расстрелянного тут, на Лубянке, в декабре 1923 года бывшего белого генерала. На кой ляд ему понадобился русский перед завершением срока командировки, было непонятно, а потому подозрительно. Агент же «Ирис» была особенно ценна тем, что, помимо Курихары, преподавала русский язык сразу нескольким дипломатам и военному атташе подполковнику Накаяме. Казалось бы, вот она оперативная удача, сама в руки идет. Но всю информацию по Накаяме Вагнер сообщала лично начальнику Особого [Так?] отдела – на то было соответствующее распоряжение самого Ягоды. Других дипломатов вели другие сотрудники, и Заманилову достался только никчемный журналист, о котором было известно, что он тесно общается с Накаямой, но к военным делам отношения вроде бы не имеет («нашел мощного покровителя», – смекал многоопытный в таких делах Заманилов), активности не проявляет. «Ирис» тоже по нему ничего не давала. Правда, прокололась в июле – не получив санкции руководства, приехала на дачу японского посольства (на даче летом особенно часто бывал как раз Накаяма), да не одна, а с дочерью. По донесению горничных и сообщению самой Вагнер, разговор вели светский, то есть ни о чем, а приглашены были специально посмотреть ирисы, которые «Ирис» очень любила. Откуда-то этот Накаяма, то ли из Германии, то ли из Голландии, дипломатической почтой получил клубни, и наш садовник их посадил и благополучно вырастил.��«Черти что, – ругался тогда Заманилов, вытягивая из золотого портсигара папиросу за папиросой, – докладывать о том, что на даче японского посольства выращен сорт поздних ирисов? Что дочери агента все эти ирисы доставлены на следующий день в коммунальную квартиру? Хорошо еще, все соседи знают, что мадам Вагнер – тетка непростая, и с ней лучше не связываться, но все равно два анонимных доноса на нее пришли. Понятно, что этот дурачок Курихара на нее, как говориться, возбудился и хочет увезти в Японию. Понятно, что мы этого не позволим – паспорта у нее нет, никуда не денется. Мамаша ее открыто над ним, Заманиловым, издевается. Дает – плачет, но дает, но лучше бы давала информацию!».��– Сука! – вслух выругался Заманилов и лихорадочно закурил. Наблюдение ни к черту. Ели рыбу (опять эта рыба!), разговаривали о землетрясении и о селедке под шубой. Под конец их обоих чуть не убил какой-то амбал, но повезло – все спаслись. Им-то повезло, а вот как с такими оперативными данными спасать свою шкуру?��Шубой тут не поможешь, а чем помочь себе выпутаться из позорного и крайне опасного для карьеры положения, Заманилов пока не придумал.�����Глава 4. Инструкция���Подполковник Накаяма пребывал в состоянии крайнего раздражения и несколько раз коротко бросал водителю: «Скорее!» Подстегиваемый недовольным седоком, черный «форд» вылетел из Москвы и на скорости, какая только была возможна на разбитой дороге, приближался к Кузьминкам. Осенний подмосковный пейзаж не радовал глаз японского разведчика. Он устал от этой страны, устал от странного статуса дипломата-заключенного, какого он не встречал ни в одной другой державе, а уж долг службы возлюбленному императору побросал господина Накаяму по всему миру не меньше, чем профессионального мидовца. И только здесь он неожиданно для себя осознал, что дополнительный оклад, который выплачивал Токио японским сотрудникам миссии в Москве за особые условия службы в Советском Союзе, был вполне оправдан. «Деньги зря не платят», – говорят русские, и они правы. Надбавка, которую японские военные между собой презрительно называли «небоевые боевые выплаты», оказалась слабым, но необходимым утешением для дипломатов, которые и правда находились в России как на войне.��«À la guerre comme À la guerre», – подумал подполковник, развернулся на сиденье и посмотрел в заднее стекло. В сгущающемся сумраке пока еще хорошо было видно уверенно следующую за ними машину сопровождения. Разведчик подтянул верхнюю губу с усиками а-ля император и раздраженно, совсем по-кошачьи, зашипел. Проклятые чекисты. В этой стране никакой дипломат не чувствовал себя дипломатом. Начиная с того, что уже десять лет прошло со времени открытия посольства в Москве, а японским представителям до сих пор предлагают самостоятельно искать квартиры для проживания в столице. Раньше-то, конечно, было еще хуже – выделили одно на всех общежитие на Спиридоновке, рядом с посольством. Общежитие! Опытные дипломаты и разведчики, которые, служа в Европе на аналогичных должностях, имели собственные машины, квартиры (а то и виллы!), в этом чертовом городе жили как студенты захудалого университета или коммунисты-рабфаковцы – по четыре человека в одной комнате! Понятное дело, в таких условиях нечего и думать было о приглашении сюда жен и детей. Приходилось коротать годы – неделю за неделей, месяц за месяцем в одиночестве, «холостяковать» – подполковник специально выучил это мудреное русское слово. И это при том, что приличное жилье в Москве вполне можно было найти. Вернее, можно было бы, если бы не ЧК, не эти наглые и беспардонные «гэпэушники», ставшие теперь «энкавэдэшниками». Нет сомнений, что выдумка с общежитием была их рук делом. Что и говорить: прием простой, но гениальный. Искавшие любую возможность как можно меньше времени проводить с соседями по дипломатической коммуналке, японские чиновники и офицеры здесь, в Москве, как с ума посходили. Бросились во все тяжкие, а какие «тяжкие» в холодной русской столице? Театр могут себе позволить немногие из-за слабого знания языка, да и смотреть мейерхольдовскую клоунаду нет никакого желания, а ею заполонена уже добрая половина московских сцен. Остается Большой с его оперой и балетом: и классика, и знание языка не требуются. Предшественник Накаямы с грустной усмешкой заметил, что, если так пойдет и дальше, офицеры атташата могут смело менять работу и становиться театральными критиками: опыт и количество часов, проведенных в театре, зрительский опыт и умение писать отчеты вполне это позволяли. Вот только разведывательное мастерство таким образом никак не совершенствовалось, а результаты разведработы выглядели просто позорно. И к этому позору необходимо было привыкнуть – у дипломатов, находившихся под постоянным присмотром чекистов, просто не было иного выхода. Очень быстро, впрочем, японцы и с этим смирились и даже настолько привыкли к слежке, что уже не раз обращались к своим сопровождающим с просьбой посодействовать в покупке билетов в Большой театр или пропустить их мимо звероподобных швейцаров в приличные московские рестораны. Последних осталось – по пальцам пересчитать, и очереди в них стояли дикие. Но, конечно же главным и тягчайшим испытанием для доблестных разведчиков микадо стало отсутствие женской ласки.��Накаяма тронул за плечо водителя:��– Остановите, пожалуйста.��– Нельзя здесь, Накаяма-сан, – не поворачивая головы и не сбавляя хода, ответил шофер. – Помните же, Кузьминский парк – военный объект.��Подполковник устало откинулся на подушки сиденья.��– Где можно?��– У следующего лесочка точка нам определена. На случай, так сказать, туалета.��Все верно. Даже маршруты машин и места их остановки приходилось согласовывать с чекистами. В Москве-то еще можно было ездить более или менее свободно, только автомобиль НКВД все время висел на хвосте. А вот каждый выезд на дачу, то есть за пределы столицы, мог проходить только по заранее определенным и согласованным с Лубянкой трассам. Останавливаться нельзя. В двух или трех местах, у высокого кустарника, были назначены точки для отправления естественной надобности, если такая вдруг у представителей Великой Японии случится. Подобного унижения старому разведчику не приходилось испытывать доселе нигде. Накаяма снова по-кошачьи фыркнул и поджал губу, представляя, что в каждом таком пункте остановки обязательно оборудован чекистский дозор. Если действительно кто-то из коллег захочет справить в таких кустах малую нужду, наверняка даже мочу отправят на анализ на площадь Дзержинского.��– Не надо, – в раздражении бросил разведчик, – на дачу.��Водитель слегка кивнул и нажал на педаль акселератора. Форд козлом заскакал по колдобинам, удаляясь от Москвы с невероятной скоростью.��Единственным местом за пределами советской столицы, где японцам можно было чувствовать себя более или менее свободно, оказался Серебряный бор. Министерство иностранных дел взяло там землю в аренду под строительство новой дачи, но стройка шла вяло, русские все время что-то затягивали, переделывали, наивно полагая, что японцы не заметят их стараний сделать дачу максимально удобной для наблюдения НКВД. Пусть. То, что на выезд к новому объекту получили право офицеры военного атташата и дипломаты от второго секретаря и выше, уже стало большой победой. Правда, машин в посольстве разрешалось