– Рюба-сан, Марта-сан, прошу!
Вышедшие из машины обладательницы диковинных имен остановились, осматриваясь и щурясь от яркого света. По правде говоря, уполномоченный Захаров зря обозвал двух молодых дам, прибывших на «форде», тетками. Обе были хороши собой, настоящие куколки, но при этом ровным счетом ничего иностранного в их облике не проглядывалось, отчего произнесенные Курихарой имена звучали особенно странно. Миниатюрные, стройные и ладные их фигурки были выгодно подчеркнуты скромными, но элегантными платьицами чуть ниже колен. Белые носочки в синюю полосочку под легкие парусиновые туфельки почти без каблучков очень мило дополняли их облик. Короткие, по последней моде, прически обеих слегка отливали золотом на утреннем июльском солнце, делая посетительниц дачи еще больше похожими друг на друга, чем это было на самом деле. Любой, видевший девушек, принял бы их за сестер. И убедился бы, что ошибся, когда одна из них – та, что была чуть постройней и повыше, обернулась к другой и с восторгом всплеснула руками:
– Мамулечка, как красиво! Как же здорово, что ты меня сюда привезла!
– Ну, это не я тебя привезла, а Курихара-сан, – довольно улыбаясь, ответила, как теперь стало понятно, мать.
– Что вы, Рюба-сан! Вас привез Стефанобич-сан! – посмеиваясь, ответил совсем молоденький на вид, круглощекий и очкастый Курихара, очень смешно, мягко выговаривая на конце «ч», и продолжил, разрушая интригу до конца, – вы же знаете, я дабно хотер прибезти вас сюда, но ГПУ нерьдзя нам сам ездить на абутомобире!
Вышедшие на крыльцо две горничные в белых передниках и высоких наколках сразу поняли, что загадочная Рюба-сан всего лишь их соотечественница Любовь, а ее дочь, хотя и зовется Мартой, не слишком-то похожа на немку. Услышав шаги внутри дома, горничные встали по бокам распашных дверей, и на крыльцо как радушный хозяин, широко раскинув руки и улыбаясь во весь рот, ощеривая торчащие вкривь и вкось крупные зубы, вышел военный атташе подполковник Накаяма. Радостные возгласы замерли на устах юной Марты, а ее моложавая (или и вправду очень молодая) мать посмотрела на быстро, уверенным шагом спускающегося по ступенькам японца так пристально, будто подозревала его в чем-то нехорошем. Впрочем, сам подполковник, заметивший, конечно, смущение своих гостий, никак этого не показал. Будучи искренним поклонником МХАТа и системы Станиславского (он и сейчас старательно копировал манеры старорусского помещика), Накаяма любил игру и верил, что она ему удается. Он легко сбежал вниз и, все еще держа руки распахнутыми для объятий, слегка кивнул старшей из женщин, совершенно без всякого акцента бросив ей «здравствуйте, Люба», и склонился в совсем не японском, а русском, глубоком, на грани скоморошничанья, поклоне до земли:
– Доброе утро, фройляйн! – И легко распрямившись, подполковник поймал девичью руку, протянутую для рукопожатия, и, склонившись теперь уж вполне по-европейски, прикоснулся губами к тонким пальчикам. Представился очень скромно: «Я Накаяма. Из посольства Японии».
– Доброе утро… – Девушка замешкалась и бросила косой взгляд на мать. Та еле заметно подсказала губами. – Доброе утро, Накаяма-сан, – нашлась Марта. Хозяин дома, и по-прежнему широко улыбаясь, покосился на горничных. Те исчезли в глубине дома так же тихо, как до этого появились, а японский офицер обратился к Курихаре – на русском языке, тщательно выговаривая трудные слова, чтобы гостьи поняли, что их ждет дальше:
– Курихара-кун, покажите нашим обворожительным гостьям красоту нашего сада. Прошу вас.
– Да, наш сад очень курасибый, – рассеяно улыбнулся Курихара, но остался на месте, очевидно, не сразу сообразив, что ему сказал подполковник, и лишь мысленно переведя указания хозяина дома на японский, подхватил дам под руки и повел в обход дома.
Девушке и ее матери показалось, что они попали в экзотическую сказку, конца которой не видно: так хитро был устроен этот небольшой сад дачи японского посольства. Крутые виражи выложенной крупными плоскими камнями дорожки повторяла живая изгородь каких-то неизвестных гостьям кустов. Их красивые, но жесткие листья были будто покрыты воском, а сами растения безымянный садовник постриг так ровно, что казалось, можно порезаться, если провести по ним рукой. За каждым поворотом открывался новый вид: то крошечный прудик с перекинутым через него горбатым, совершенно не русским, ярко-красным мостиком, то какая-то странная многоярусная, но совсем не высокая и оттого казавшаяся игрушечной, башня, то просто поляна, засыпанная гравием, на которой в странном, захватывающем воображении беспорядке были расставлены огромные валуны.