Морис хотел побриться, однако, взглянув на ручные часы, передумал. Он сбежал вниз по лестнице и промчался по улице несколько кварталов до ближайшей телефонной будки. Торопливо набрал по памяти номер.
На другом конце тотчас отозвался женский голос.
— Ирэна?
— Морис, Бог мой! Это ты?
— Да.
— Где ты находишься?
— Ирэна, случилось ужасное. Мне надо с тобой поговорить.
— Все-таки где ты находишься?
— Лупинус вернулся?
— Нет. Он даже не позвонил.
— Черт побери. Немедленно приезжай сюда! Встретимся в Бармбеке. У меня на квартире нельзя. Жду тебя в «Золотой утке»…
— Мне трудно отлучиться из дома. Мы не могли бы встретиться здесь, где-нибудь поблизости?
— Ты с ума сошла! Разгуливать по Гамбургу после того, что случилось! Хватит. Прошу тебя, приезжай!
— Хорошо. Где находится твой кабак?
Морис Лёкель объяснил дорогу и повесил трубку. Затем вернулся в свое новое жилище. Он умылся, надел свежую рубашку, достал из кармана пиджака толстый конверт и засунул его в брючный карман. «Береженого Бог бережет», — подумал он и покинул дом, чтобы встретиться с Ирэной в «Золотой утке».
В это время главный комиссар Майзель проезжал по Штеглицу; он разглядывал магазины и универмаги по обеим сторонам Шлоссштрассе, деловито снующих людей и, когда мимо окон машины проплывали газетные киоски, злорадствовал. Имя Эрики Гроллер еще не появилось в крупных заголовках, газетные писаки гонялись за другими сенсациями. И если бы они обратились к нему, Иоганнесу Майзелю, то с чем пришли, с тем и ушли бы.
У перекрестка машина остановилась по красному сигналу светофора. Взгляд Майзеля упал на велосипедиста, стоявшего рядом с его машиной. На багажнике велосипеда лежала пачка утренних газет. Главный комиссар, преодолев свое отвращение к печатной продукции, прочел заголовок передовой статьи, попавшей прямо в поле его зрения, и покачал головой. «Связан ли Тиксье-Виньянкур, парижский адвокат и соперник де Голля на президентских выборах, с Национальным советом сопротивления?» В уголках рта Майзеля залегла язвительная усмешка. «В этом вся пресса, — думал он. — Многозначаще поднимает вопросы, ответы на которые не требуют абсолютно никакой проницательности. Ведь ни для кого не секрет, что пресловутый французский адвокат, доблестно стоявший под знаменами монархистов, фашистов, петенистов и пужадистов, обрел известность именно благодаря выступлениям в защиту ОАС — «Организации секретной армии». Перед каким бы парижским судом ни представали вожаки этой террористической организации, их адвоката неизменно звали Тиксье-Виньянкур. И то, что газеты трубили уже о «Национальном совете сопротивления», было не ново. ОАС давно обзавелась этой вывеской. Новым, пожалуй, было то, что несколько дней назад эта высокооплачиваемая знаменитость в черной мантии решила конкурировать на президентских выборах с генералом де Голлем. Нет, этому хитрому лису было не по плечу прогнать лотарингского Шарля из президентского кресла. Он мог рассчитывать только на восемь-десять процентов голосов, голосов крайне правых».
Иоганнес Майзель знал все это. Из передач радио и телевидения, из разговоров с коллегами. И ехидно подсмеивался над погоней газетчиков за дешевой сенсацией.
Майзель знал это, но от этого знания ему было ни жарко ни холодно. Так же, как и от знания того, что Карфаген был трижды разрушен или что хлорофилл обусловливает усвоение растениями углекислоты из воздуха.
И он выбросил из головы мысли о Тиксье-Виньянкуре, о Париже, о борьбе за президентское кресло.
В это время двухместный спортивный «фиат» вывернул на шоссе, ведущее из аэропорта «Орли» во французскую столицу. В машине сидели двое мужчин, одинаково толстых, одинаково одетых, с одинаковыми лицами, да и звали обоих одинаково — Конданссо. Бенуа пожевывал кончик толстой сигары, другой крутил баранку и пожевывал нижнюю губу.
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Бенуа Конданссо.
— Ровным счетом ничего, — откликнулся близнец, которого звали Жан. Кроме имени, от брата его отличала только нелюбовь к курению.
— Она так и не появилась, Жан.