— Вполне понятно! — живо отозвался Марат. — Огромные массы холодного зимнего воздуха, соприкасаясь с поверхностью более теплых вод, охлаждают воду, но сами нагреваются, делаются легкими и поднимаются наверх, уступая место другим холодным потокам воздуха с материка. А сами идут поверху к материку на место уходящего оттуда холодного воздуха и приносят туда с собой тепло Атлантического течения. Поэтому в Западной Европе климат гораздо мягче, чем на наших дальневосточных берегах, вдоль которых протекают не теплые течения, а, наоборот, холодные. Вот и выходит, что если Атлантическое течение является чем-то вроде печки для Европы, то течения Охотского моря превращают его в ледник советского Дальнего Востока. И я удивляюсь, Иван Степанович… Разве мы не можем…
— Подождите, подождите, — смеясь, прервал Марата Шелавин. — Сегодня мне приходится без конца поправлять вас. Когда вы говорите, что Атлантическое течение является печкой Европы, то это не совсем верно. Дело в том, что тепло этого течения распространяется и дальше Европы — в Азию…
— Ого! — послышалось с разных сторон, — Оно, наверно, течет туда где-нибудь под землей?
— Пожалуйста, не возмущайтесь. Я тут ни при чем. Это тепло идет туда не под землей, а под водой…
Все рассмеялись.
— Это вовсе не шутка, товарищи, — сохраняя серьезный вид, но улыбаясь одними глазами, продолжал Шелавин. — Возле северной оконечности Европы самая мощная часть Атлантического течения направляется на север мимо западного берега Шпицбергена и на глубине от двухсот до шестисот метров доходит до полюса, как это в свое время доказала героическая группа папанинцев. Другая же, значительно более слабая струя теплого Атлантического течения, пройдя мимо самой северной оконечности Европы, мыса Нордкап, и мимо нашего Мурманска, порт которого вследствие этого никогда не замерзает, также спускается под холодные воды Ледовитого океана. Одну свою крупную ветвь оно посылает кружить в водах Баренцева моря, а другую — мимо северной оконечности Новой Земли — частью опять в Баренцево море, частью в Карское море. И даже в самых далеких восточных частях Ледовитого океана, даже в Чукотском море советские моряки, полярники и ученые находили в глубинах струи уже чуть теплого, но несомненно Атлантического течения.
— Простите, Иван Степанович! — опять вмешался Марат. — Что же это такое? Вот мы реки отводим в новые русла… И меня удивляет… меня удивляет, почему мы не можем также бороться и с холодными течениями, которые замораживают наш Дальний Восток! Разве это непреодолимая задача? Ведь тогда зацвели бы там наши берега! А? Как вы думаете, Иван Степанович?
Марат покраснел и сидел, не сводя глаз с бумажки, на которой выводил карандашом замысловатые фигуры.
Все улыбнулись, оставили свои тетради, а Матвеев перемигнулся с Крутицким: жди, мол, потехи.
— Почему невозможно? — простодушно сказал Шелавин. — Была бы хорошая, здоровая идея, какой-нибудь интересный проект, и мы, наверно, могли бы его реализовать.
Матвеев не выдержал и рассмеялся:
— Иван Степанович, да не мучьте вы Марата! Его уже давно, вероятно, распирают эти идеи и проекты. Он только ждет момента, чтобы освободиться от них. Вот спросите его… Ну, выкладывай, Маратик.
За короткое время совместного плавания на «Пионере» вся команда успела уже узнать слабое место комсомольца Марата — его неистребимую страсть к изобретательству, к новым, неожиданным проектам, к грандиозным идеям покорения природы. Не было ни одной области науки и техники, мало-мальски знакомой ему, чтобы при первом же столкновении с ее острыми, не решенными еще проблемами, Марат не откликался на них какими-нибудь ошеломляющими предложениями или проектами. Живой, подвижный, необыкновенно любознательный, он с таким жаром и увлекательностью сообщал каждому, кто не отказывался слушать, подробности своих проектов и открытий, что команда подлодки в свободные от работы часы подолгу заслушивалась, когда Марат начинал излагать перед нею все грандиозные последствия и замечательные результаты, которые непременно принесет человечеству реализация его проектов. Выступая на занятиях в научных кружках, Марат всегда вносил в них оживление, и участники ждали в таких случаях чего-нибудь нового, вызывающего горячий спор или интересную дискуссию. Так и сейчас весь океанографический кружок весело насторожился, когда Марат предложил свой вопрос Шелавину.
— Так что же ты хочешь предложить, Марат? — поддержал Матвеева Цой.
Сейчас, когда у самого Цоя блеснула новая, захватывающая идея, при воспоминании о которой краска залила его темно-желтое лицо, он с каким-то новым чувством, новым интересом смотрел на своего друга и вызывал его на откровенность.
Марат поднял глаза на Цоя и улыбнулся ему.
— По-моему, — сказал он, — чтобы отеплить наши дальневосточные берега, надо отклонить холодное течение Охотского моря от входа в Татарский пролив и направить его в океан…
— Идея прекрасная, но совсем не такая уж новая, — возразил Шелавин.
— Знаю, что не новая, — прервал его Марат, как всегда в таких случаях разгораясь после первого же возражения. — Я знаю, что американцы уже давно носятся с идеей возвращения Гольфстрема… виноват, Гольфстрима… возвращения этого преступника домой, к родным берегам. Но это же сумасшедшие проекты! Вот вы меня называете «сказочником», «фантазером»… Как же назвать тех американцев, которые выдвигают проект сооружения у начала Гольфстрима, между островом Куба и полуостровом Флорида, гигантской стены длиной в двести пятьдесят километров, высотой, считая от морского дна, больше пятисот метров и шириной в пятьдесят метров?! Эта стена должна закрыть Гольфстриму старый выход из Мексиканского залива через Флоридский пролив. В то же время новым огромным каналом полуостров Флорида отделяется от материка. Тогда теплые воды Гольфстрима, ища выхода, ринутся через канал, который направит их вдоль берегов Америки.
— Ну, что же, Марат, — рассмеялся Матвеев, — проект в твоем духе. Можно сказать, в мировом масштабе!..
— В моем ли это духе, ты сейчас услышишь! — отрезал Марат. — А вот еще другой проект практических, как обычно говорят, американцев. Они предлагают соорудить стену у Ньюфаундленда, чтобы остановить холодное Лабрадорское течение, которое идет от берегов Гренландии вдоль берегов Северной Америки и одновременно перехватить Гольфстрим, загородив ему путь в Европу…
— Убийственные для Европы проекты, — сказал Шелавин, протирая очки и моргая прищуренными глазами. — Я тоже слыхал о них. Знаете ли, чем они грозят Европе? Исландия оледенела бы, как Гренландия, которая покрыта в настоящее время ледяным щитом толщиной до двух и более километров. Теплые и влажные ветры с Атлантического океана сменились бы северо-восточными арктическими метелями. Начался бы стремительный рост ледников на возвышенностях Северной и Центральной Европы; ледники стали бы спускаться в долины и на равнины, и в короткий срок на нашем материке воцарился бы новый ледниковый период. На Британских островах, во Франции, в Испании и Португалии трещали бы морозы до сорока градусов; Константинополь и Рим под вой пурги тонули бы в снежных сугробах, а европейская часть нашего Союза получила бы климат Восточной Сибири и Якутии. Зато, с другой стороны, эта европейская катастрофа вызвала бы грозы и ливни в Африке, и бесплодная пустыня Сахара превратилась бы в цветущий сад. Вокруг Нью-Йорка созревали бы ананасы, бананы, апельсины и виноград: каменистый, безжизненный Лабрадор покрылся бы лесами и нивами; ожили бы острова Баффиновой Земли и тундры северной Канады…
Шелавин замолчал, рассматривая стекла очков на свет электрической лампы. Слушатели его тоже молчали, как бы подавленные этими картинами. Казалось странным, что такие огромные изменения могут произойти на земном шаре только оттого, что Гольфстрим отклонит свой путь на два-три десятка градусов к западу.
— Фу! — произнес наконец Ромейко. — Страшен сон…