Эдди грустно хмыкнул. Конечно, я поняла, что брат говорит о том злосчастном дне, когда я поцеловала Йенса три года назад. Я смутилась. Краска прилила к моим щекам, обдавая их жаром, и я искренне порадовалась, что Эд продолжает буравить взглядом стену и не смотрит на меня.
– Когда он, наконец, обратил на меня внимание и заглянул в глаза, я как-то сразу понял, что произошло, – продолжил Эдди. – Ты можешь себе представить, как я разозлился?
Конечно, этот вопрос был риторическим, и я даже не попыталась ответить. Потому что догадаться не сложно — Эддон был в бешенстве.
– Естественно, я двинул ему по морде, и Йенс само собой даже не пытался сопротивляться. Он, по-моему, был даже рад. Наверное, он с превеликим удовольствием и сам бы себе врезал. Тем не менее, Регнер быстро собрался. Он порывался пойти к тебе, но я его отговорил, решив, что в ближайшее время ты захочешь побыть одна…
Я кивнула. Вот в этом брат не ошибся. Я бы не смогла говорить с Йенсом в тот же вечер. Да я бы его просто в комнату не пустила.
– А когда Йенс разъяснил мне всю ситуацию насчёт зачистки родственников сотрудников секретных служб, я, скажем так, убедил его, что лучше ему уехать, надавив на то, что знаю тебя гораздо лучше. И хоть совесть поедом его ела, он всё же согласился со мной… ради тебя… Да чего там говорить… И так было понятно, что нет у вас будущего. Десять лет отношений на расстоянии, пока ты не закончишь академию? Лучше уж сразу было это остановить… Как пластырь оторвать… Кнопка, ну подумай сама! У вас действительно нет и не было шансов на «счастливы вместе». И как минимум ещё лет семь не будет. Пока ты не окончишь учёбу… И какие-то отношения возможны только в том случае, если ты поступишь на службу в консульство... Но я не хочу, чтоб ты таила в душе обиду на Йенса. Если кто и заслужил твой гнев, так это я. Регнер просто поверил мне и хотел поступить, как лучше для тебя. Поверь, ему это решение далось очень непросто. Все эти годы он при каждом удобном случае спрашивал о тебе… Мне кажется, он до сих пор злится на меня из-за того, что я его обманул… Обещал ведь только ваш идиотский поцелуй стереть, а сам буквально вырвал Йенса с корнем из твоей головы и сердца. Кноп, вот сейчас остуди голову и подумай, неужели я был абсолютно не прав в этом?
И я задумалась. Великий, какая же тяжёлая ситуация… Я абсолютно не знаю, как мне всё это переварить и как к этому относиться. Но я совершенно точно знаю, что никогда не забуду того, что Эдди заставил меня пережить с вымышленным Алексом. А что касается Йенса… Где-то в глубине души я понимаю, что брат выбрал верный путь. Ведь в противном случае всё это время я бы тешила себя надеждой на светлое будущее с Регнером. И возможно, это мешало бы мне жить нормальной полноценной жизнью. А, зная себя, я вообще могла бы проявить настойчивость, и кто знает, чем бы это закончилось? Слабоумием из-за парочки зачисток? Хотя убрать из памяти наш первый поцелуй было бы вполне достаточно… Йенс уехал бы через пару дней обратно в Столн, чтобы приступить к своим обязанностям начальника секретного отдела, я бы помахала ему ручкой, позабыв о своём позорном поступке, и Йенс Регнер остался бы в моей памяти тёплым воспоминанием о первой влюблённости.
И, несмотря на то, что произошло со мной за последний месяц, несмотря на то, что брат сейчас огорчил меня полым признанием вины, я первый раз за месяц искренне улыбнулась. Мне невероятно приятно было слышать, что Йенс беспокоился обо мне все эти годы, а знать, что он не бросал меня, что хотел остаться и поговорить — и вовсе бальзам на мою многострадальную душу.
И пусть у нас ничего не может быть, пусть отношения между нами невозможно ни при каких обстоятельствах, осознание того, что и я ему не безразлична, пусть и не так, как он мне, согревало изнутри, разливаясь коньячным теплом по всему телу. Кажется, именно сейчас я впервые за долгое время отпустила волнения и тревоги, преследующие меня двадцать четыре часа в сутки, полностью оправдав Регнера в своей голове и сердце. И пусть это моё душевное спокойствие быстротечно, но оно дорогого стоит… Может быть, теперь я смогу жить дальше?
ГЛАВА 5
Первый раз за все мои двадцать лет между мной и братом повисло неловкое молчание. В этой оглушающей тишине мы закончили ужин, и я, поднимаясь из-за стола, чтобы помыть руки в кухне, спросила у Эда, пытаясь развеять неловкость: