Когда адвокат и сыщик вошли, гадалка подняла голову и, прикрыв глаза худой рукой, с любопытством на них посмотрела. Калтону подумалось, что он еще никогда не видел такой отвратительной старой карги. Воистину ее уродство было достойно карандаша Доре: лицо, все изрезанное и испещренное бесчисленными морщинами, темными от въевшейся грязи; седые косматые брови, хмуро сдвинутые над парой пронзительных черных глаз, свет в которых не смог погасить даже преклонный возраст; крючковатый нос, похожий на клюв хищной птицы; тонкогубый беззубый рот. Пышные, почти совершенно белые волосы ее были собраны на затылке в большой пучок, перетянутый куском грязной черной ленты. А что касается ее подбородка, то Калтон, увидев, как он дергается туда-сюда, невольно вспомнил строчки из «Макбета»:
В общем, она являла собой неплохой портрет парки.
Когда они вошли, старуха ощупала их недобрым взглядом и осведомилась:
— Какого черта им надо?
— Хотят твою бутылку забрать! — крикнула девочка, рассмеялась и, тряхнув головой, откинула спутанные волосы.
— Убирайся, паршивка! — каркнула старая карга и пригрозила ей кулаком. — Или я вырву у тебя сердце.
— Да, она может идти, — сказал Килсип, кивнув на девочку. — И ты проваливай, — бросил он молодому человеку, который все еще держал дверь открытой.
Поначалу тот, похоже, хотел оспорить приказание сыщика, но потом передумал и ушел, бормоча себе под нос что-то вроде «бесова девка, и кого только притащила». Девочка последовала за ним. Ее уход был ускорен матушкой Побирухой, которая со скоростью, достигаемой лишь долгой практикой, стянула с ноги туфлю и метнула ее прямо в голову кинувшегося прочь ребенка.
— Погоди у меня, Лиза! — завопила старуха и зашлась площадной бранью. — Я тебе голову оторву!
Лиза в ответ презрительно расхохоталась и скрылась за растрескавшейся дверью, захлопнув ее за собой.
Когда она исчезла, матушка допила то, что было в надтреснутой чашке, и деловито собрав старые замусоленные карты, вкрадчиво улыбнулась и посмотрела на Калтона.
— Хочешь узнать судьбу, дорогуша? — прокаркала она, быстро тасуя колоду. — Матушка все расскажет…
— Нет, не расскажет, — прервал ее сыщик. — Я пришел по делу.
Старуха замерла и внимательно посмотрела на него из-под кустистых бровей.
— Что мальчики опять натворили? — хриплым голосом спросила она. — На этот раз у меня пусто.
И тут больная, беспокойно метавшаяся по кровати, снова затянула песню, на этот раз отрывок из старой баллады «Барбара Аллен»:
— Заткнись, чтоб ты пропала! — заорала матушка Побируха. — Или я твою чертову башку разнесу!
И она схватила бутылку, как будто собираясь воплотить угрозу, но передумала, налила немного ее содержимого в чашку и жадно выпила.
— Эта женщина больна, — сказал Калтон, с содроганием посмотрев на нары.
— Еще как! — зло прорычала матушка Побируха. — Ей в «Ярра бенд»[13] сидеть надо, а не тут распевать свои жуткие песни, от которых у меня кровь холодеет. Вы только послушайте, а! — яростно прибавила она, когда больная снова заголосила:
— Да, — сказала старуха и опрокинула в рот остатки выпивки из чашки. — Она только и твердит, что о виселицах да о повешенных, как будто ей весело о них говорить.
— Что за женщина умерла здесь три-четыре недели назад? — спросил Килсип безо всякого перехода.
— Откуда мне знать-то? — угрюмо ответила матушка Побируха. — Я же не убивала ее, а? Она любила бренди, день и ночь хлестала, чтоб ей в аду гореть.
— Ты помнишь ночь, когда она умерла?
— Не помню, — честно ответила старуха. — Я тогда пьяная была, вдрызг, спаси господи, не помню ничего.
— Ты всегда пьяная, — заметил Килсип.
— Ну и что? — огрызнулась женщина, берясь за бутылку. — Ты же за это не платишь. Да, я пьяная. Я всегда пьяная. Вчера я была пьяная, позавчера я была пьяная и сегодня собираюсь напиться. — Она с чувством посмотрела на бутылку. — И завтра буду пить. Я буду пить, пока не сгнию в могиле.