— Вы знали Клинга, мистер Бернхейм?
— Конечно, сэр.
— Что это был за человек?
— Тихий, добрый, но тупой, как пень.
Кто-то в зале засмеялся, и коронер, наклонившись вперед, призвал к порядку.
— Правда ли, что Клинг был известен в Арройо как человек большой физической силы?
Эллери усмехнулся про себя; «Ого, куда он клонит…»
Бернхейм, нисколько не смутившись, ответил:
— Да, сэр. Он был очень сильный. Мог без труда поднять бушель сахара. Но он и мухи не обидел, господин коронер. Как сейчас помню…
— Достаточно, — прервал его коронер. — Мэр Холлиз прошу вас занять свидетельское место.
Мэтт Холлиз кивнул.
— Вы — глава муниципального Совета, мэр Холлиз?
— Да, сэр.
— Что вы можете рассказать об Эндрю Ване?
— Ничего плохого. Никаких дел у него ни с кем не было. Отшельник, знаете ли. Все свободное время занимался домом, который нанял рядом со школой. Соседи жаловались, что он задирает нос, некоторые считали, что он с приветом. Но я так не думаю. — И мэр уверенно продолжал:
— Просто самостоятельный человек. Не дружил с соседями? А это его личное дело. Не пожелал вместе со мной и Люденом поехать на рыбалку? Не надо, мы не в обиде. — Холлиз кивнул и улыбнулся. — А по-английски он говорил чисто, как я или вы, господин коронер.
— Бывали у него когда-нибудь гости, вы не знаете?
— Нет, по-моему, но точно сказать не могу. Странный он был тип, раздумчиво продолжал Холлиз. — Разок-другой, когда я отправлялся в Питтсбург по делам, он просил купить ему книги — серьезные, умные. По философии, помню, по истории, про звезды даже и всякие иные в таком же роде.
— Весьма интересно, мистер Холлиз. Теперь, с вашего позволения, вот о чем. Вы ведь банкир, не так ли?
— Да, я состою в правлении банка, — важно подтвердил Холлиз.
По его надменному виду Эллери понял, что человек этот вездесущ и незаменим.
— У Эндрю Вана был счет в вашем банке?
— Нет, сэр. Он получал жалованье наличными и хранил деньги дома. Мне кажется, он вообще никогда не клал денег в банк. Я несколько раз имел честь предложить ему банковские услуги, сами понимаете, дело есть дело, но он отвечал, что предпочитает иметь их под рукой. — Холлиз пожал плечами. Заявил даже, что не доверяет банкам. Ну что ж, каждый волен сам распоряжаться своими деньгами; Я лично возражений ему не высказывал.
— А кто-нибудь еще знал, что мистер Ван хранит деньги дома?
Холлиз задумался.
— Может быть, я и упоминал про это в разговоре с кем-нибудь. Но, по-моему, все знали о чудачествах учителя…
Мэр покинул свидетельское место. Пригласили констебля Людена. Констебль уверенно прошел по залу и занял кресло свидетеля с видом человека, который лучше всех знает, как ведутся судебные разбирательства.
— Констебль, вы осматривали дом мистера Вана 25 декабря утром, в пятницу?
— Да, я.
— Вы нашли деньги?
— Ни пенса.
По залу пронесся шепот: «Ограбление!».
Эллери усмехнулся: «Какая-то бессмыслица… Маниакальное убийство на религиозной почве и ограбление?
Никакой увязки». Он выглянул за барьер. Служитель что-то нес к судейскому месту. Это была дешевая жестяная банка зеленого цвета с выломанной крышкой и нехитрым замочком, болтавшимся на весу. Коронер взял банку из рук служителя, заглянул в нее, перевернул и встряхнул над столом. Она была пуста.
— Скажите, констебль, вы узнаете эту банку?
Люден вздохнул.
— Я готов подтвердить, — пророкотал он громовым басом. — Мы нашли ее в доме Вана. Это его банка для денег.
Коронер передал банку присяжным из местных жителей, которые принялись внимательно ее разглядывать.
— Господа присяжные, ознакомьтесь с вещественным доказательством. Спасибо, констебль. Вы свободны. Прошу на свидетельское место господина почтмейстера Арройо.
Невысокого роста худощавый старичок прошел на место свидетеля и сел.
— Скажите, Эндрю Ван получал много корреспонденции?
— Нет, — покачал головой почтмейстер. — Только специальную учебную литературу, да и то нечасто.
— Были ли адресованы ему письма или посылки на той неделе, когда было совершено убийство?
— Нет.
— Сам он отправлял письма?
— Изредка. Одно-два. В три-четыре месяца.
На свидетельское место был вызван доктор Стрэнг, судебный медицинский эксперт. При упоминании его имени по залу прошел гул восхищения. Это был представительный мужчина с суровым взглядом. Когда он прошел по залу и опустился в кресло свидетеля, создалось впечатление, что он всегда сидел там и был явно на своем месте.