Неужели ее жизнь уже не будет прежней, неужели она обречена мучительно просыпаться каждую ночь, бесконечно проигрывая в подсознании подробности трагедии? Минуло уже шесть месяцев, но сон сохранял такую живость, словно она сбила мальчика только вчера. Пробуждение раз за разом наступало в один и тот же момент. Ее выдирал из сна не шок от столкновения, хотя она с прежней остротой переживала удар тела несчастного об капот ее машины. Нет, ее неизменно будили его глаза, расширенные, уставившиеся в пустоту. Эти глаза преследовали ее день и ночь.
Мало-помалу Пип начинала сосредотачиваться на интерьере до боли знакомой спальни своего детства. Как она попала сюда после многолетних стараний сбежать? Со времени ее бегства прошло больше десяти лет, но комната сохранила тот же вид. Розовые стены усеяны следами от пластилина, на котором когда-то крепились фотографии и картинки из журналов, обещавшие жизнь вдали от фермы. Книжные полки по-прежнему прогибались под тяжестью подростковых книжек и тетрадок с отличными оценками. В этой спальне на нее накатывало чувство, что жизнь, которую она любовно создала себе в Лондоне, теперь проживает кто-то другой. С каждой неделей у нее крепло ощущение, что та жизнь уплывает все дальше.
Она услышала скрип двери и негромкие шаги на лестнице.
– Ты в порядке, Пип? – тихо спросила ее мать через дверь. – Принести тебе что-нибудь?
Пип выругалась себе под нос. Почему ее кошмары не могут оставаться безмолвными, почему не получается их скрыть? Она представила, как мать лежит в соседней комнате в темноте и ждет очередного кошмара дочери, чтобы к ней наведаться, пока отец похрапывает рядом, ни о чем не подозревая.
– Все хорошо, мама, – отозвалась она, скрыв раздражение и изобразив спокойствие. – Ложись и спи.
Она слышала, как мать возвращается к себе, оставив дверь своей спальни приоткрытой. Так вот какое оно теперь, ее будущее: неспособность провести ни одной ночи так, чтобы не ожили все подробности трагедии, да еще под наблюдением матери, стерегущей ее, как ястреб. То еще будущее!
Но разве можно было ждать чего-то другого? Пип погубила чужую жизнь, и расплатиться за это можно было только утратой своей. Дознание установило, что она не несет юридической ответственности за гибель мальчика: произошла трагическая случайность. Но что это меняет? Она знала, что случившееся было ее ошибкой, и не могла представить, что когда-нибудь сумеет себя простить. Чувство вины было ее постоянным спутником, ни на секунду не позволяло забыть о содеянном. Собственная жизнь, изуродованная паникой и виной, казалась ей справедливой расплатой: жизнь за жизнь.
Она снова растянулась на холодной мокрой простыне, готовая пролежать без сна до утра.
В какой-то момент ее, наверное, все же сморил сон, но в него ворвался запах горелого. Проникший в ноздри едкий запах заставил ее открыть глаза. Что-то горит? Нужно бежать? Потом она вспомнила, что находится в родительском доме. Просочившийся в ее комнату запах свидетельствовал о том, что мать жарит тосты на завтрак. Некоторые вещи никогда не меняются. Пип с раннего детства помнила старую газовую плиту в кухне и твердо знала, что тосты надо доставать из духовки вовремя, но почему-то они всегда подгорали.
Она встала, накинула халат и спустилась вниз. Чем ближе кухня, тем сильнее становился запах горелого. Мать, окутанная дымом, соскребала ножом гарь с противня. Отец и его помощник по ферме Джез завтракали за дощатым столом, как будто не замечая дыма.
– Доброе утро, – сказала Пип.
Мать оторвала взгляд от горелого куска хлеба и посмотрела на нее.
– Я сожгла проклятый тост, – сказала она. – Кот принес мышь, вот я и… – Она грустно пожала плечами, завершая оправдания. – Больше хлеба нет, придется идти в магазин.
– Ничего не меняется, да, Пип? – весело подал голос отец, не отрываясь от колбасы. – Зато полно бекона. Сядь, поешь с нами, пока мы не разошлись.
Джез, подбиравший коркой хлеба остатки яичницы с тарелки, поднял глаза и немного подвинулся вместе с табуретом, освобождая ей место. Пип проигнорировала его широкую дружелюбную улыбку, вернее, сделала вид, что не заметила. В детстве они дружили, и теперь он все время пытался с ней заговорить, но у нее не было сил на разговоры, как не было, если быть честной, и интереса к возрождению былой дружбы. Джез – часть ее прошлого, а в настоящем она в нем не нуждалась. Зачем? Пип не собиралась задерживаться здесь надолго, да и общих тем у них не осталось. Подростками они общались, но она сомневалась, что у них до сих пор сохранилось что-то общее. Начать хотя бы с того, что он довольствовался работой на ферме, в считаных милях от места, где вырос, в то время как Пип создала себе в Лондоне жизнь мечты; Джез ей нравился, но тратить время на возвращение прежней дружбы значило бы отдавать больше, чем она могла сейчас в себе наскрести.