Нэнси достала из сумочки блокнот и ручку и начала записывать то, что объяснял Фердинанд Кох.
— Первое, на что я обратил внимание, — заговорил Кох, — и что заставило меня вглядеться в фактуру письма, — мазок. В работах Болье, которые он обычно выполнял в масле, мазок виден очень хорошо. Он подчеркнут автором. Болье известен как мастер короткого, энергичного мазка. В трех работах, изображающих сцены городской жизни, мазок более размыт.
— Что не характерно для Болье? — спросила Нэнси, продолжая писать в своем блокноте.
— Абсолютно, — согласился Кох. — Но это необязательно должно служить поводом к сомнениям. Возможно, Болье экспериментировал, искал новый метод. К тому же он спрятал эти картины. Можно предположить, что творческие поиски не удовлетворили его. Но уничтожить или выбросить эти свои работы он не мог, поэтому и сложил их там, где они не попадались бы ему больше на глаза. Кто знает, может, так оно и было?
— Но есть и другие моменты, вызывающие сомнение? — допытывалась Нэнси.
— Да. Если бы все дело было только в мазке, я бы, пожалуй, не стал придавать этому такого значения. В сущности, изменение в манере письма такого художника, г как Болье, могло даже повысить художественную ценность его произведений. Но после того, как мне указали на своеобразие мазка, я стал пристальней всматриваться в полотна. И тут мой взгляд упал на подпись, которую он оставлял на каждом полотне.
— Его личную подпись? — переспросила Нэнси.
— Да. Обычно Болье ставил свою подпись в верхнем углу картины, а не в нижнем. И рядом он писал дату, то есть год, когда картина была закончена. Ну, например, Люсьен Болье, тысяча девятьсот сорок шестой год.
— Понятно, — тихонько сказала Нэнси.
— Но на этих трех картинах даты не было, и подпись стояла внизу, в правом углу. — Кох замолчал и устало протер глаза. — Но дело-то в том, что он не всегда надписывал свои работы наверху. Вероятно, есть даже объяснение тому, почему он не поставил дату рядом со своим именем. Тем более если предположить, что он был не в восторге от своих творений. Однако, должен признаться, — продолжал Кох, — когда я обратил внимание на то, что подписи были не на месте, а также отсутствовали даты, это меня насторожило. И вот сегодня утром я сам снял одну из картин с экспозиции и решил рассмотреть ее со всех сторон, в особенности холст. У меня уже были дурные предчувствия, и не напрасно. Как я и ожидал, холст был куплен в магазине, где он был заранее растянут и прикреплен скобками к деревянной раме.
Нэнси, сдвинув брови, вопросительно взглянула на мистера Коха:
— Разве Болье не покупал холст в магазине? — спросила она.
— Нет, — ответил Кох. — Он был мастер старой школы. Он любил сам натягивать холст на подрамники. И прикреплял его к деревянной основе маленькими сапожными гвоздиками со шляпками, причем делал это вручную, а не пришивал скобками. Осмотрев холст, я сел напротив картины и стал внимательнейшим образом ее изучать. Тогда-то я и заметил еще один штрих. Когда Болье писал небо, он всегда использовал лазурь. Как я ни старался, я не смог разглядеть ни пятнышка лазури на картине, висевшей передо мной. На других картинах тоже и следа лазури не было. И все же, все же даже это не основание для сомнений.
— Если брать каждый момент отдельно, то нет, — сказала Нэнси. — Но в целом этого достаточно, чтобы сомнение закрепилось.
— Собственно, к чему я и пришел, — согласился Кох. — К сомнению. И только. Поэтому я и решил обратиться к искусствоведам, экспертам живописи, чтобы они определили, подлинники это или подделки. Впрочем, может оказаться, что это была всего лишь прихоть художника, поиски новой цветовой гаммы, не более. Тем паче что работы эти выполнены им на закате творчества. Вот почему я теперь особенно горю желанием… м-м-м… взглянуть на ту картину, на «Грезы Даниэль».
«Неужели до такой степени горите желанием, мистер Кох? — подумала Нэнси. — Или горели, что и заставило вас выкрасть картину, чтобы как следует рассмотреть ее, прежде чем совершить самую крупную свою ошибку?»
Нэнси спрятала блокнот в сумочку и поднялась. Поблагодарив Фердинанда Коха за оказанную ей помощь, Нэнси в задумчивости покинула его кабинет. Но прежде чем окончательно уйти из галереи, она остановилась у трех приписываемых Болье полотен с видами города. Как и говорил Кох, подписи художника стояли внизу и дата окончания работы отсутствовала. Что касается техники мазка и цветовой палитры художника, то в этом Нэнси не очень-то разбиралась. Как бы то ни было, тут приходилось поверить Коху на слово.
Было далеко за полдень. Нэнси снова вернулась к мыслям о друзьях. «Интересно, что они сейчас там поделывают?» — думала она. Ей захотелось к ним, в дом Ситона, но надо было еще кое-куда успеть. Нэнси заметила на углу телефонную будку. Внутри она нашла справочную книгу. Пролистав страницы, Нэнси остановилась на фамилии «Тайлер». Под домашним адресом был указан адрес его офиса. Заглянув в карту города, которая у нее была с собой, Нэнси сообразила, что офис Уоррена Тайлера был совсем недалеко, через улицу.
Сначала Тайлер не пожелал принять Нэнси, но она настаивала, и в конце концов он согласился.
— Послушайте, Нэнси, — с неприятной ухмылкой произнес Тайлер, проводя ее в кабинет. — Если цель вашего визита ко мне — защищать Ситона, знайте, вы напрасно стараетесь. Этот человек заплатит за все сполна.
— Почему вы так уверены в том, что именно он украл вашу картину, мистер Тайлер? — спросила Нэнси. Уоррен Тайлер выдавил из себя короткий смешок.
— Не судите о книге по обложке, дорогая Нэнси. Бартоломью Ситон может быть обворожительным. Он актер! Но он и большой мошенник. У него было много причин для того, чтобы украсть картину. И среди них не последняя — его неприязнь ко мне. Он всегда желал того же, что и я, и всегда получал это. Он знал, что я не продам ему «Грезы Даниэль» ни за какие деньги, и потому был вынужден выкрасть у меня портрет.
— А зачем тогда записка с требованием выкупа? — спросила Нэнси.
— Да просто чтобы отвести подозрения от себя.
— И тем не менее вы готовы заплатить сумму выкупа?
— Да, если это поможет мне вернуть картину, — ответил Тайлер. — Ради портрета Даниэль я готов на все. Нэнси сменила тему.
— Вы обнаружили картины в старом полуразрушенном сарае. Вы их намеренно искали? Было ли вам известно, что на той ферме когда-то жил и писал картины Люсьен Болье?
— Да, я знал, что он там жил, — ответил Тайлер. — Даниэль брала у него уроки живописи.
— Мама Брайена училась живописи у Люсьена Болье? — с удивлением спросила Нэнси.
— Да. Но дело в том, что я купил ферму, чтобы перепродать ее со временем, сделать на этом бизнес. Однажды я приехал туда, чтобы осмотреть все хозяйство, и наткнулся на те картины. Их было четыре. Я показал их экспертам. Вот тогда-то я и узнал, что они представляют большую ценность.
— Мистер Тайлер, вы не против, если я съезжу туда и осмотрю сарай, в котором вы нашли картины? — спросила Нэнси.
— Зачем? — насторожился Тайлер. Его глаза сузились.
— Из чистого любопытства, — ответила Нэнси. — Кроме того, чем больше я знаю об этом деле, тем скорее смогу помочь.
— Помочь — кому? Бартоломью Ситону?
— Помочь докопаться до истины, раскрыть тайну и вернуть вашу картину, — возразила ему Нэнси.
— Но ведь вы работаете на Ситона, Нэнси? — настаивал на своем Тайлер.
— Нет, я работаю на его сына. Брайен считает, что «Грезы Даниэль» были украдены не его отцом… — Нэнси помолчала. — Так мне можно будет осмотреть сарай? — снова спросила она.
Тайлер на секунду задумался и наконец кивнул.
— Ладно, но я поеду с вами.