У меня нет мужества, устало думала Элис, наблюдая надвигающиеся сумерки. Может быть, оно когда-то и было, но сейчас иссякло. Если бы я могла уехать… Если бы только не надо было возвращаться в этот ужасный дом…
Эмили всегда играла концерт Торони; знакомые пассажи, приглушенные расстоянием, успокаивали расстроенные нервы Элис и заставляли ее вслушиваться в музыку.
Она никогда не разделяла восторгов Эмили и Джилли в отношении этого концерта. Он казался ей просто шумом, лишенным мелодии, варьирующим от диссонанса до невыносимого уныния. И вдруг сегодня она услышала этот концерт как будто впервые. Она поняла, что это разговаривает сама долина Рифт. Огромная золотая долина с мощными зевающими кратерами потухших вулканов Лонгонот, Сусва и Мененгай — бесстрастные падения мертвой лавы, сердитое узкое ущелье — Ворота Ада, бескрайние мелкие озера, населенные стаями фламинго, и длинные одинаковые навалы May и Кинангоп, ставшие стенами великой долины.
Эмили рассказывала, что Торони полюбил долину. Но Эм ошиблась, подумала Элис, прислушиваясь к музыке. Он боялся долины. Она инстинктивно содрогнулась, обхватив себя руками. Она услышала легкое дуновение пробежавшего ветерка, раскачавшего розовые кусты; вдруг где-то рядом раздался звук сломанной ветки.
Внезапно из-за этого звука сад перестал быть дружелюбным, он наполнился зловещей угрозой, как и дом. Элис резко встала и нагнулась, чтобы поднять упавшие розы, ощущая биение сердца. Она и не заметила, как стемнело.
За бугром из-за зарослей папируса стали раздаваться крики птиц. Плач птиц переплетался с отдаленными звуками рояля. Но день подошел к концу, и на небе уже засветились бледные звезды; луна еще не вышла. Птицы обычно молчат в столь поздний час. Что-то или кто-то вспугнул их?
Элис вспомнила слова Джилли, сказанные всего час назад. Что-то насчет Генерала Африка — который еще на свободе, несмотря на большое вознаграждение, обещанное правительством за его голову, и который, видимо, служит у кого-то из поселенцев в районе озера Найваша. Что-то насчет руководимой им банды: поговаривали, что банда прячется в папирусных зарослях на болоте, а снабжают ее продовольствием слуги-африканцы с ближайших ферм, расположенных по обоим берегам озера.
Прежде она не обращала особого внимания на эти сведения, но сейчас с тревогой все вспомнила. Одновременно она вспомнила распоряжение Эм не покидать дом после захода солнца. А солнце село уже давно, и было почти темно; поднялся ночной ветерок, он шевелил листья на деревьях и кустах и наполнял темно-зеленые сумерки мягким, нежным шепотом.
Сухая ветка хрустнула буквально у нее за спиной. Обернувшись, Элис увидела тень от движения, не вызванного ветром. Ее руки сжали розы, шипы впились в кожу, но, окутанная паутиной страха, она почти не ощущала боли. Мозг велел ей бежать к дому, но ноги не слушались. Она даже не могла закричать, так как понимала, что, если бы она и крикнула, никто в доме не услышал бы ее, так как звуки рояля заглушали все вокруг. Кто-то стоял в кустах и следил за ней — она была уверена в этом…
Элис замерла в беспомощности, ее парализовал ужас, она стала жертвой кошмара. И когда она почувствовала, что сердце перестает биться, вдруг знакомая фигура материализовалась из темноты у подножия холма, и кровь вновь потекла но занемевшим венам.
Она уронила розы и, захлебываясь от рыданий облегчения, оступаясь в темноте, цепляясь за высокую траву, бросилась вниз. До человека оставалось метров четыреста, когда внезапно ее что-то остановило. Звук…
Произошла какая-то ошибка, какая-то безумная, невероятная ошибка. Она резко остановилась, рот раскрылся в беззвучном крике, глаза не мигали. Это оказался кто-то другой. Кто-то неожиданно и ужасно незнакомый.
ГЛАВА III
— И, как я уже говорила, из-за этого подоходного налога, забастовок и погоды совсем не удивительно, что так много людей предпочитает жить за границей. В действительности я даже сказала Освину — это мой теперешний муж, — что мне просто не понятно, почему уехало так мало людей. Вы согласны?
Ответа не последовало, и миссис Брокас-гил, увидев с раздражением, что ее ближайшая соседка заснула, обратила свое внимание на безлюдные коричневые и зеленые просторы Африки, над которыми они пролетали, а маленькая голубая тень их самолета скользила по этой необъятной земле как игрушечный аэроплан.
Однако мисс Кэрил не спала. Лишь человек с исключительными нервами или абсолютно глухой мог бы спать по соседству с этой долгоиграющей пластинкой, миссис Брокас-гил. Виктория не относилась ни к той, ни к другой категории, но она терпела нескончаемый монолог своей соседки с той поры, как самолет взлетел с аэропорта Лондона, а так как они задержались на двадцать четыре часа в Риме из-за неполадок с двигателем, это значило, что ей пришлось слушать болтовню в течение двух дней. Даже ночью не затихала миссис Брокас-гил, ведь она спала с открытым ртом и громко храпела. А Виктории хотелось размышлять. Она не позволяла себе много думать в последние три недели, приняв решение, она отправила телеграмму, поблагодарив тетю Эмили за приглашение, поэтому не было смысла все обдумывать заново, да и времени оставалось в обрез — нужно было сделать кучу дел до отъезда. Однако впереди полет в Кению: двадцать четыре часа спокойного сидения в кресле самолета и ничегонеделания. Вот тогда и будет время подумать, избавиться от неразберихи в голове относительно прошлого, помечтать о будущем. Но она не рассчитывала на миссис Брокас-гил, и вот они летели уже над Африкой. Черный континент расстилался под ними, и до аэропорта Найроби оставалось только тридцать минут полета.
«Полчаса!» — запаниковала Виктория. За эти полчаса ей надо разложить по полочкам свои мысли и подготовиться к встрече с Иденом. Ей предстоит столкнуться с вещами, о которых она трусливо отказывалась думать в течение последних трех недель и заставляла себя забыть уже больше пяти лет. Полчаса…
Трудно вспомнить то время, когда бы она не любила Идена де Брега. Ей исполнилось пять лет, и она попыталась заставить Фальду, маленькую зебру, которую отец поймал и приручил для нее, перепрыгнуть через калитку у загона для скота. Фальда неблагосклонно отнеслась к затее именинницы и сбросила девочку в лужу грязи рядом с желобом с питьевой водой для скота. Девочка неудачно упала, ушиблась и, кроме того, испортила нарядное хлопчатобумажное платье, в котором должна была появиться на своем дне рождения.
Именно Иден, которому исполнилось девять лет и который проводил выходные дни у тети Хелен, спас ситуацию. Он вытащил Викторию из лужи, вытер ей слезы своим грязноватым носовым платком и предложил немедленно снять платье, носки и туфли и вымыть их и Викторию в желобе с питьевой водой для скота.
Его предложение было принято, и результат оказался отличным: когда прозвучал гонг к обеду, Виктория вошла в дом, скромно потупив глаза, в мятом, но совершенно чистом платье, и никто не заметил, что ее длинные темные косички блестят от воды. Мужская смекалка Идена спасла девочку от наказания, и с тех пор он стал героем Виктории.
Она была некрасивая, обыкновенная девочка, а если ее что-то расстраивало или смущало — она заикалась. Виктория была худая, длинноногая и очень загорелая. Темная от загара кожа, карие глаза, длинные, прямые волосы. Хотя она оставалась совершенно равнодушной к своей заурядной внешности, красота Идена произвела на нее неизгладимое впечатление.
Даже ребенком Иден был прекрасен, и красота не покинула его, когда он вырос, что обычно случается с большинством детей. Казалось, что он рос и становился все прекраснее, его внешность никого не оставляла равнодушным: Но мало людей, если такие вообще существовали, знали, что он за человек, — на их оценку неизменно оказывала влияние его привлекательная внешность.