— Ничего, Джонс, — сказала старушка тонким голоском.
— Ах, у вас одна из ваших головных болей? — служанка бросилась к столу с лекарствами. — Вот ваши соли. А я еще намочу вам лоб одеколоном.
— Достаточно! — повторила старуха. — Уйдите, Джонс! Благодарю вас, сударыня.
Джонс еще раз поглядела на Маю и удалилась.
— Очень у вас болит голова, миссис Гарстон?
— Не больше, чем обычно.
— Надеюсь, что вы не съели ничего неподходящего?
— Мне ничто не подходит.
— Не хотите ли пройти вниз к чаю?
— Я и так собиралась пройти вниз.
Миссис Гарстон встала. Черное платье оттеняло бледность ее лица; у нее были белые волосы. Казалось, она не имеет никакой формы. Но если бы она выпрямилась, она, пожалуй, была бы роста не ниже среднего. И лицо ее должно было быть красивым, пока щеки ее не стали впалыми и морщины не избороздили его.
— Я отлично справлюсь сама, — сказала она, когда Мая предложила ей свою руку. Но, тем не менее, она взяла ее под руку и медленно направилась вниз по лестнице.
Гостиная показывала еще одну ступень развития Брэдстокского аббатства. Его окна относились к Елизаветинским временам, но в остальном оно воплощало идеи красоты XII века. В самим темном углу на кресле сидела женщина и что-то вышивала.
— А, Фанни, — сказала миссис Гарстон без особого интереса. — Как вы отдохнули?
— Я никогда не отдыхаю днем. Я не сплю по ночам, если я ложусь днем.
— Не все ли равно, когда спать? — сказала миссис Гарстон.
Фанни вяло поднялась и помогла ей устроиться на подушках.
— Вам так удобно, миссис Гарстон? — спросила Мая.
— Ничего, сойдет и так, — уныло ответила старуха. — Но вам незачем уходить.
— Я думала, что вы хотите поговорить с мисс Морроу.
— Сейчас подадут чай, — сказала миссис Гарстон, и мисс Морроу снова завозилась, бережно перекладывая свое вязанье и свой мешочек на другое кресло.
Это была высокая женщина, склонная к полноте. Двадцать лет назад ее лицо могло быть хорошеньким. Теперь оно стало тяжелым, вялым и не выражало ничего, кроме сострадания к самой себе. У нее были карие чувствительные глаза — единственное красочное пятно во всей ее фигуре, так как волосы ее были пепельного цвета, а платье было все в серо-лиловых оттенках.
Подали чай. Мая стала разливать его и старалась поддерживать разговор. Она искала слов, старалась передать то, что она видела в саду, в развалинах церкви, но было ясно, что ни одно из ее слов их не интересовало. Она упомянула о том, что ходила к гавани. Как там пустынно. Никого нигде, даже ни одной лодки.
Тут она увидала, что мисс Морроу поглядела на миссис Гарстон и поднесла платок к губам. Но миссис Гарстон этого не заметила:
— Вы сказали, что видели лодку? — спросила она с интересом.
— Нет, я говорила, что там не было ни одной лодки.
Мисс Морроу приложила платок к глазам.
— О, о, конечно, — голос миссис Гарстон сорвался. — Нет, не было лодки. Теперь никогда не бывает.
Мая снова заговорила о цветах. Это, по крайней мере, никого не волновало. Хоть бы кто-нибудь из них что-нибудь сказал! Но они нисколько не помогали ей поддерживать разговор. Они даже не делали вида, что слушают ее.
Мисс Морроу взялась за свое вышивание, а миссис Гарстон вдруг перебила речь Май.
— Фанни, дорогая, не могли ли бы вы что-нибудь сыграть!
— Если вам угодно.
Мисс Морроу вздохнула, тяжело поднялась с места и направилась к роялю. Она долго с ним возилась, и Мае отчаянно захотелось закричать или опрокинуть чашки, когда молчание, наконец, нарушилось одной из самых сентиментальных арий Мендельсона, да еще при этом фальшиво сыгранной.
Она стиснула зубы и старалась не слушать, спрашивая себя, зачем миссис Гарстон хотела, чтобы эта женщина оставалась с нею и зачем она могла желать оставаться с миссис Гарстон. Они, казалось, были совершенно не нужны друг другу и вместе впадали в еще более мрачное настроение.
Эти размышления были прерваны приходом лорда Кройленда. Он также остановил игру на рояле. Мисс Морроу оборвала арию на полутоне и вернулась к своему вышиванию. Кройленд поцеловал свою мать, которая никак на это не реагировала. Он спросил ее, как она поживает, на что она ответила жалобно укоризненным тоном:
— Нет никаких причин, почему оно могло бы быть лучше. Здесь находится Фанни.
Невольный юмор этих слов заметила только Мая. Кройленд торжественно прошел через комнату и спросил, как поживает Фанни, на что та ответила стонущим голосом: «А как вы?»
Он стоял между ними, откашливаясь, выставив голову несколько вперед. У него был большой лоб, придававший ему вид мрачной решимости, а глаза его, казалось, смотрели куда-то вдаль.
— Вы, наверное, хотите чаю? — трагическим тоном сказала миссис Гарстон.
Но он спросил виски и соды. Ее, казалось, это очень обидело. Появился лакей с подносом, Кройленд выпил и вспомнил о существовании Маи.
— Ну, мисс Дин, я надеюсь, что вам тут уютно?
— О, вполне, благодарю вас.
Он присел и начал разговаривать со своей матерью, стараясь привлечь к разговору мисс Морроу. Это было трудно. Она оставалась в своем углу, склонившись над вышиванием, а мать нисколько ему в этом не помогала. Или обе эти женщины были необыкновенно тупы, или они хотели дать ему понять, что он нежеланный пришелец. Мае стало его несколько жалко, хотя не очень. Или он был святой, который все терпит, или отличался большой толстокожестью. Вида святого он, конечно, не имел.
Ей стало очень неуютно, и она сбежала к себе. По пути в свою комнату она встретила Глэдис, которая окликнула ее.
— Эй, эй, беби, куда они вас поместили?
— В старой части дома. Недурные комнаты.
— Отлично, посмотрим. — Глэдис прошла с нею. оглядела спальню и гостиную — Недурная маленькая каморка, как раз вам подходит, беби, — она опустилась на кресло и вытянула ноги. — Ну, как дела? Нравится это старое место?
— Право, не знаю. Дом удивительный, но в нем так странно жить. Как давно им владеют эти люди.
— Гарстоны? О, папаша купил дом, когда мамаша еще была нежной молодой невестой. Потратил на это уйму денег. Кройленд также щедро расходуется на этот дом. Не понимаю почему. Мне кажется, он его ненавидит. И все таки постоянно возвращается сюда.
— Он и ненавидит, и любит, — сказала Мая, — могу это понять!
— Можете? — Глэдис бросила на нее внимательный взгляд. — А в каком отношении дом этот странный? Старинные комнаты и сводчатый проход, и развалины и т. д.? А вы не видали здесь привидений, беби?
— Нет. А разве они тут водятся?
— Никогда ничего об этом не слышала. Вам нечего бояться.
— Я никогда не жила в таком большом доме, и так странно чувствовать себя совсем одной, ни с кем не видаться и чувствовать вокруг себя только прислугу.
— А что же, слуги делали вам какая-нибудь неприятности?
— О нет, только служанка миссис Гарстон меня не выносит. Она ревнует.
— Старуха Джонс? Да, это злостная старая кошка. Но вы не беспокойтесь. Она всех ненавидит. Особенно Кройленда. И он боится ее, бедняга. А как вы ладите со старой дамой?
— Она тихий ужас. Она со мной вполне вежлива, но умеет так все поворачивать, что я всегда оказываюсь неправа.
— Легко могу представить! Кройленд в таком же положении. Много она разговариваете, беби?
— Боже мой, нет, вообще забыла, как люди говорят.
— Вам бы следовало наводить ее на разговоры, это было бы ей полезно. Я думаю, она так закисает, потому что заткнулась, как пробкой.
— Очень возможно, я только не знаю, как применить штопор. Если я начинаю говорить, она обрывает меня, а потом сидит и вздыхает. Сколько ей лет, Глэдис, около семидесяти? Почему она так слаба. Не принимает ли она какого-нибудь особенного лекарства.
— Наркотики? — спросила Глэдис. — Возможно.
— Нет, этого я не думаю, она принимает разные пилюли, но все это безобидные вещи. Она любит пичкать себя всякими лекарствами. Ей все время представляется, что ее обижают. Не случилось ли с ней чего-нибудь ужасного?