— Ну, что ж, верно дуэль будет? — сказал Жемчугов. — Адъютантом-то кто у вас?
— Барон Цапф фон Цапфгаузен…
— А-а… он!.. — воскликнул Митька. — Ну, этот-то драться на дуэли не будет!
— Не будет? — переспросил князь. — Почему не будет?..
— Потому что у него, должно быть, нервы слабы очень!
— А ты разве знаешь его?
— Знаю! — коротко сказал Жемчугов.
— Так ты думаешь, он обратит все дело в шутку?
— Ну, что он сделает — не знаю, а только мстить он тебе будет — это наверное!..
— Ну, этого я не боюсь!.. — махнул рукой князь Шагалов. — Ведь на меня все немцы в Петербурге злятся, я, кажется, каждому из них досадил… Так одним больше, одним меньше… я думаю, если бы немцы только могли, так меня давно живьем съели бы…
— И зачем вы это делаете? — раздумчиво произнес Соболев.
— Терпеть не могу немцев; хотя сам не знаю, почему! Уж очень они сильно насели на нас сверху.
— А разве наши, русские, лучше? — спросил Соболев.
— Да не знаю… Впрочем, я ведь ничего… я так только… ведь подурачиться… Уж очень с немцами оно смешно выходит.
Несколько секунд приятели помолчали.
— А что, у этого барона Цапфа есть какие-нибудь связи? — спросил вдруг Митька.
— То есть с кем, собственно?
— Да хотя бы со двором герцога?!
— Вероятно!.. Ведь они, немцы, все друг друга тянут.
— Нет, так — нет ли какой-нибудь особенно близкой связи?
— Это можно узнать.
— Узнай ты мне, пожалуйста, мне это очень нужно.
— А что, сегодня играют в оперном доме?.. Надо бы пойти туда…
— В самом деле. Я пойду покупать билет! — проговорил Жемчугов. — Может, и тебе взять? — спросил он у Соболева.
— Нет, я не могу! — ответил тот. — У меня вечер сегодня занят!..
— Хе-хе… — протянул Митька, — может, не только вечер, но и ночь опять!.. У него интрижка завелась! — пояснил он князю.
— Нет, брат, ты это брось! — вдруг вспыхнув, серьезно произнес Соболев. — А то я про твою интрижку, — подчеркнул он, — стану рассказывать!..
Митька пристально посмотрел на него, как бы отметив себе что-то, и перевел речь на театральное представление. Они стали говорить про оперный дом.
X. НОЧНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Днем Соболев выспался, затем сходил в баню, плотно пообедал и сел читать книгу в ожидании вечера.
Митька исчез из дома в то время, как Иван Иванович еще спал, и не пришел к обеду. Это бывало с ним часто, и потому беспокоиться не имелось никаких оснований.
Чем ближе подходило время к вечеру, тем длиннее тянулось оно для Соболева. Книгу он взял так только, чтобы иметь какое-нибудь занятие, но никак не мог сосредоточиться на ней и то поглядывал на часы, то поднимал окно и старался предугадать по небу, хороша ли будет погода и не пойдет ли дождь. Последний для него был бы серьезной помехой, и, кажется, ни один хозяин в сенокос не боялся так дождя, как боялся его сегодня Соболев. Но жаркий день был таков, как и накануне, и вечер наступил такой же светлый и прекрасный, как и вчера.
Соболев отыскал в своем гардеробе совсем такой плащ, какой ему было нужно, то есть очень похожий на плащи, в которые были закутаны вчерашние незнакомцы. На всякий случай он заострил шпагу, взял свою длинную трость и отправился по знакомой уже дороге к частоколу сада.
Он простоял тут до того, пока стемнело, но на этот раз никого не увидел в саду, хотя последний блистал так, как вчера, своей роскошью, и, как вчера, пел соловей.
Скрепя сердце, Соболеву пришлось перейти на берег Фонтанной и заняться там более определенными наблюдениями.
Тут надо было ждать. Ожидание казалось томительным, но зато оно увенчалось успехом, и приблизительно в то же, как и вчера, время опять незнакомцы подплыли в лодке, вышли из нее, подошли к калитке, опять щелкнул замок, они вошли и заперли за собой калитку.
Соболев выждал немного и, сам хорошенько не сознавая, что делает, с какой-то как бы особенно наглядной безрассудностью, но твердым шагом, направился к реке.
Лодка уже была на той стороне и причаливала к пустынному берегу лесного двора.
Соболев свистнул три раза, совершенно так же, как делали это вчера два незнакомца в плащах.
Он нарочно сегодня целый день практиковался в этом посвисте.
Человек в лодке встрепенулся, схватился за весла, поднял их, но приостановился, как будто ему пришло в голову, что он ослышался.
Соболев просвистел еще раз. Тогда гребец ударил веслами, и лодка быстро поплыла к тому месту, где стоял Иван Иванович.
Когда она подошла к берегу, он одним прыжком вскочил в нее, оттолкнулся и сказал гребцу по-немецки:
— Вперед!..
Положение было слишком необычайно. Сидевший в лодке гребец был, очевидно, вполне далек от мысли, что в этом месте и в это время может явиться еще кто-нибудь, кроме тех, кого он только что привез сюда в таком же точно, как и они, плаще. Он повиновался и стал грести, видимо, привыкнув слушать приказанья и умея исполнять их, не рассуждая.
Хотя в течение всего этого дня Соболев все время думал о своем ночном предприятии, но делал это как-то слишком мечтательно, так что не выработал заранее никакого определенного плана действий. Он хотел только вскочить в лодку и очутиться с гребцом, чтобы заставить его говорить. Но ему не пришло в голову обдумать, как это надо было сделать, и теперь, когда его мечты увенчались успехом, то есть когда он вскочил в лодку и сидел пред таинственным гребцом, он почувствовал, что его положение необычайно глупо и что он не знает, что ему делать и как начать расспросы.
У него был заготовлен на всякий случай кошелек с деньгами, и в своих мечтах он смутно представлял, что, очутившись в лодке, обнажит шпагу, кинет кошелек и предложит гребцу выбор: или взять деньги и рассказать все, что он знает, или быть убитому… Но, сидя в лодке на низенькой скамейке с высоко поднятыми коленами, вынуть из ножен шпагу было неловко, да и управляться с нею, сидя, казалось нелепым.
Однако что-нибудь надо было делать.
Соболев ограничился тем, что вынул кошелек, бросил его гребцу и сказал:
— Вы можете взять себе этот кошелек и должны за это рассказать мне, кому принадлежит эта лодка и кто в ней и откуда ездит в заколоченный дом!.. Если вы не сделаете этого, то я выну свою шпагу и убью вас…
Вся эта длинная рацея именно вследствие своей длинноты была сама по себе слишком мало страшна как угроза, да и произнес ее Соболев не совсем решительно. Но вышло совсем уж несуразно и неловко, когда гребец спросил по-немецки: «Что вы говорите?» — и, разинув рот, уставился на Соболева, сообразив, очевидно, что пред ним сидит чужой человек.
Соболев перевел свои слова на немецкий язык, но так как он плохо владел этим языком, то его перевод вышел не только совсем не угрожающим, но даже просто смешным.
— О, да! — сказал гребец. — Я вам, конечно, все сейчас расскажу и совсем без ваших денег, так только, из одного удовольствия приятной беседы с вами!.. Дайте мне только разогнать хорошенько лодку, а то, когда работаешь веслами, разговаривать трудно.
Соболев тут только увидел, что этот сидевший на веслах немец был не простой гребец, а человек совсем иного сорта, которого кошелек с деньгами, пожалуй, мог и обидеть.
«Однако, кажется, я впутался в глупую историю! — подумал Соболев, начиная уже жалеть о своей неосмотрительности. — И зачем я это все затеял? »
Немец ходко заработал веслами и, работая, повторил еще несколько раз:
— О, да! Я расскажу вам все…
Еще несколько ударов весел — и они стали приближаться к мосту, на котором были застава и караул.
— Вот вы сейчас все узнаете, — сказал немец, поворачивая лодку к берегу.
«Что это он хочет делать? » — стал соображать Соболев, но прежде чем он мог хорошенько опомниться, лодка уже пристала к берегу, сидевший на веслах немец быстро выхватил спрятанный у него за поясом пистолет и выстрелил в воздух.