Дверь отворилась, и в комнату без доклада, как свой человек, вошел Митька Жемчугов.
— Что еще? Зачем я понадобился? — спросил он, протягивая руку Шешковскому. — Экстренное дело какое-нибудь?
— Есть и экстренное дело! — ответил Шешковский, продолжая писать. — Садись, сейчас кончу, расскажу.
Жемчугов сел, но ему не терпелось.
— Ты о бароне Цапфе с начальником говорил? — спросил он.
— Говорил.
— С самим генералом?
— С самим.
— Надо, чтобы этому Цапфу нагорело.
— Нагорит! — проговорил Шешковский, продолжая писать.
— Так в чем же дело? — спросил его Митька, когда он кончил наконец свою бумагу.
— Дело вот в чем. Попался твой Иван Иванович Соболев.
— Да что ты говоришь?
— Арестован по приказу герцога.
— За что?
— За то, что исполнил возложенное на тебя поручение.
— Как так?
— Да так!.. Пока ты вчера пьянствовал…
— Постой! — перебил Митька, задетый за живое. — Ты знаешь, я никогда не пьянствую, а только делаю вид и слыву пьяницей, и все для того лишь, чтобы лучше скрывать то, что делаю!.. Бесшабашного пьяницу Митьку трудно заподозрить в чем-нибудь… Ну, и вчера сборный пункт у нас был назначен в герберге. Оттуда я хотел разослать на посты своих для наблюдения по Фонтанной, а с частью их думал отправиться в лодке сам по реке, под видом как бы катания гулящей компании, и для этого, то есть для того, чтобы правдоподобнее было, сказал Соболеву, чтобы и он явился в герберг. Ну, а тут вышла история с этим бароном…
— Да чего ты сцепился с ним?
— Да нельзя, братец! Он хорошего человека обижал — Ахметку-татарина… Ну, просто прелесть какой человек, этот Ахметка!..
— Но послушай, у тебя ведь было серьезное дело?..
— Так ведь в нем же никакого спеха не было… я знал, что оно не уйдет, так как герцог каждую ночь катается…
— Знаешь, Митька, везет тебе!.. Все дела, за которые ты только брался, как-то удавались тебе помимо тебя самого! Что для других было бы непростительным промахом, глядишь, у тебя выходит великолепно!.. Постой-ка!.. Да уж не ты ли это направил своего Соболева на всю эту махинацию и через него таким образом сделал наблюдение?.. — произнес Шешковский, вдруг как бы спохватившись и проникновенно глядя на Митьку.
Но тот не пожелал слукавить и выдать простую случайность за результат своей сообразительности.
— Нет, — сказал он, — на этот раз просто повезло! Я Соболева ни на что не направлял.
— Вот я и говорю, что тебе всегда везет… Счастливая рука у тебя!.. За это и Андрей Иванович тебя любит… Сегодня с ним насчет барона совсем и разговаривать не пришлось! Он так-таки сам и сказал, что будет докладывать об этом деле герцогу завтра же…
— Ас Соболевым как же произошло все? Шешковский прочел показание Ивана Ивановича, только что записанное.
— Тут не все мне ясно! — произнес Жемчугов. — Видишь ли: что он мог делать за городом, пред тем как опоздал на заставу, если он не пришел к нам в герберг, хотя туда направился из дома вечером… Это надо выяснить.
— Генерал предлагал даже спросить со строгостью.
— Ну, зачем со строгостью? Мы и лаской с ним покончим.
— А он не осведомлен о том, что ты имеешь отношение к Тайной канцелярии?
— И не подозревает ни о чем!
— Так как же ты с ним переговоришь?
— Да очень просто: пройду сейчас к нему…
— А под каким предлогом?
— Ну, не знаю, не все ли равно?.. Скажу, что так это здесь полагается, чтобы приходили свидетели для опознания, что ли, его личности… А не то вот что: вели запереть меня вместе с ним, я скажу ему, что меня тоже арестовали из-за него…
— Ну, хорошо, так и сделаем. Только, понимаешь, тут нужно знать всю подноготную.
XIII. ТАК И СДЕЛАЛИ
Соболев спал, растянувшись на соломе, так как был неприхотлив; он спал так крепко, что и не слышал, как в его камеру вошел и был заперт Митька Жемчугов, когда же последний стал будить его, то он долго не мог очнуться и, протирая глаза, спрашивал Митьку:
— А-а!.. Ты уже вернулся?..
— Да проснись ты!.. — будил его Жемчугов. — Пойми, что мы в каземате Тайной канцелярии.
В решетчатое окно светили уже предрассветные сумерки, и в каземате было настолько светло, что можно было все разглядеть.
— А?.. Да!.. — очнулся наконец Соболев. — Постой!.. А как ты сюда попал?..
— Меня, брат, тоже заперли.
— Заперли?
— Ну, да!.. Утром отделаться удалось, а сейчас, когда тебя захватили, забрали и меня.
— И посадили нас вместе?
— А это, видишь ли, — шепотом стал говорить Митька, — у них такая сноровка, чтобы тех, кто вместе арестован, сажать в один каземат; тогда, думают здесь, арестованные наверное будут разговаривать о деле, а тут их и подслушивают, и таким образом узнают все. Понимаешь?..
— Но ведь нам-то с тобой, — воскликнул Соболев, — скрывать решительно нечего; ведь мы же ничего дурного не сделали! Так мы можем говорить громко!
— Ну, хорошо. Но только скажи, пожалуйста, как же это ты пошел на такое дело и один-одинешенек! Хоть бы со мной посоветовался!..
— Да какое же это дело?.. Ведь это так, пустяки!..
— А, впрочем, и о пустяках можно было поговорить со мной… мы ведь, кажется, никогда исключительно умными делами с тобой не занимались?
— Ну, видишь ли, я думаю, что нас завтра отпустят!..
— Ну, это едва ли!..
— Отчего же едва ли?
— Да оттого, что тут замешан сам герцог…
— А ты почем знаешь?
— Да мне сказали, что меня арестуют, как и тебя арестовали, по приказу самого герцога…
— Да, вот это я понять не могу!.. — простодушно проговорил Соболев и рассказал затем все, что с ним произошло, точь-в-точь так же, как уже знал обо всем этом Жемчугов из прочитанного ему Шешковским показания.
Это убедило Митьку в том, что Соболев в своем показании ничего не солгал.
— Но позволь, — сказал он, — что же ты делал за городом вплоть до того, как закрыли заставу?.. Где ты шлялся и почему не попал в герберг?
— Да, видишь ли, я, собственно, в герберг и пошел…
— Ну?..
Соболев замялся. Ему не хотелось рассказывать все. Ему жаль было так же, как было жаль сегодня утром, расстаться со своей тайной, и ему казалось, что как только он откроет эту свою тайну даже Митьке Жемчугову, своему другу и приятелю, так точно что-то отымется от него.
— Послушай! — заговорил опять Митька. — Ты пойми — тут дело серьезное, и мне надо знать все подробности!.. Ведь если замешался сам герцог…
— Я вот не понимаю, при чем тут герцог? — живо перебил Соболев, ухватившись сейчас же за возможность отклонить разговор в сторону.
— Мы это сейчас выясним. Ты говоришь, на веслах сидел немец?
— Ни слова не понимавший по-русски.
— То есть желавший говорить с тобой только по-немецки?
— Ну, да!
— Ну, это еще ничего не значит… он мог говорить и понимать на всех языках и все-таки отвечать только по-немецки. Он сильно картавил?
— Да.
— Ты у него на правой руке, на указательном пальце, не заметил железного кольца?
— Да, именно, он, когда греб, держал так руки, и я видел у него железное кольцо, черное. Я еще внимательно пригляделся, желая определить, что у него на пальце.
— Ну, так и есть, это был он!
— Кто?
— Да сам герцог.
— Этот картавый с кольцом?
— Нет, один из тех, которые вошли в дом; вероятно, тот, кто был поменьше ростом, потому что если на веслах сидел немец картавый и с железным кольцом на пальце, то, кроме герцога, никого в лодке не могло быть.
— Но зачем же герцогу ездить ночью в этот таинственный дом?
— А это — не нашего ума дело. Мы и то, кажется, с тобой слишком много знаем.
— Но, видишь ли, для меня это очень важно!
— Что для тебя важно?
— А вот зачем герцог ездит…
— Да тебе-то не все ли равно?
— Нет, мне не все равно! — ответил Соболев и опять замолчал.