- Тварь, - выругался виконт, обрывая золотые кисти с портьер. – Шлюха. Ну, ничего, мы еще посмотрим, кто из нас будет смеяться последним. Сама придешь и ноги раздвинешь. Умолять будешь, мерзавка. На коленях передо мной ползать.
Он резким движением отшвырнул от себя оборванные украшения с портьер и решительным шагом направился к лестнице – экипаж уже должны были подать.
А с герцогиней он разберется. Заставит еще плакать ее кровавыми слезами. Всему свое время.
***
Маора Паоли служила во дворце герцога Бельдериза всего-то три месяца. И ей бы радоваться, поскольку работа не тяжелая, слуг во дворце хватало с избытком, а на жалованье герцог не скупился. Но Маора радоваться не торопилась. Считала она, что достойна лучшей доли, чем прислуживать, пусть даже и герцогу с герцогиней. Еще матушка Маоры все время повторяла, что у дочки ее судьба будет необыкновенная, ведь родила она эту свою дочку, ни много ни мало, а от самого графа.
Правда, имени графа матушка Маоре так и не назвала. А жаль. Ох, как жаль. Сама Маора до сих пор корит себя за то, что не настояла на своем, не выведала у матушки имя того самого папеньки-графа. Знала бы, кто он, не постеснялась бы – отправилась в гости. А там… там, Маора уж смогла бы своего добиться. Признания и имени байстрючке не видать, конечно же, а вот денег она бы точно отхватила. И немало.
Но матушка умерла и унесла эту тайну с собой в могилу, даже гроша ломанного не оставив единственной дочери. И по вине ее приходилось Маоре выживать.
Поначалу то Маора в услужение идти не желала. На слуг и горничных всегда косо смотрят, пинают-шпыняют, обвинить пытаются во всех грехах. А Маоре не хотелось горбатиться за гроши на какого-нибудь аристократа, но есть что-то нужно было, жить где-то, а денег не было, вот и пришлось наниматься горничной. Да и рассудила Маора, что во дворце герцога уж точно сможет присмотреть себе какого-нибудь аристократа из небедных. Замуж ее, конечно же, не возьмут, а вот на содержание – очень даже.
Ну а пока никто из приближенных к герцогу дворян не торопился на плечи свои такое счастье вешать, Маоре приходилось самой выживать. Жалованье, конечно, неплохое платили, да только все одно его не хватало. Вот и искала Маора способы, как золотишка побольше заработать. А кто ищет, тот всегда найдет – эту истину она еще с самого детства уяснила.
А когда одного из секретарей герцога за вскрытием герцогского сейфа застала, так и вовсе сначала подумала, что на золотую жилу напала. Сразу-то она за молчание не так много и просила – пару золотых, здраво рассудив, что с младшего секретаря прибыток невелик будет. Да только золотые эти ушли быстро. Это ведь здесь она служанка, а на самом-то деле, дочка графская, а значит хоть сколько, а соответствовать должна. А платья нынче стоят ого-го как дорого, а чулки шелковые, а сорочки атласные – вон, у ее светлости, герцогини, целый шкаф таких, битком набито, а она и не носит их даже. Так, время от времени только. А кружева так и вовсе для горничной запредельно стоили.
Маора вздохнула и огляделась по сторонам. В коридоре было пусто и темно – служебные проходы во дворце герцога освещались плохо. И это не могло не злить.
- Вот ведь, - зашипела она себе под нос, - как для простых людей, так жалеют светильников повесить. А сами-то небось в золоте купаются.
И так ей обидно стало. За себя, в первую очередь за себя. Это ведь и она, Маора могла вот так же жить, если бы папенька-граф, признал дочку. И шелка с кружевами носить и драгоценности. Но нет, не сложилось. А значит что? А значит, Маора сама будет себя обеспечивать. И вот нисколько ей не совестно, что лер Лейрин – тот самый младший секретарь – предложил заработать. А она взяла и согласилась.
Сразу-то Маора насторожилась, подумала, что о чем неприличном разговор идет, а когда узнала – согласилась не раздумывая. И не жалеет.
Всего-то и надо было, что к ее светлости в личные горничные попасть и… рассказывать леру Лейрину о том, кто к герцогине по ночам ходит. Да куда она ездит, да с кем встречается. Ну и так, по мелочи. О том, что герцогиня супругу своему верность не хранит, знали во дворце. Вслух о таком, конечно же, никто не говорил, но шептались по углам. Кто-то осуждал, про наветы Сиятельной поминая, кто-то, наоборот, понимал – герцог-то, поди, уж не молод, да здоровьем слаб. А ее светлость красавица, каких поискать, да молода. Вот кровь горячая и бурлит в жилах, выхода требует, нежности мужской, ласки.