Маора наклонилась и подняла чулок с ковра. Провела пальчиками по гладкому шелку, вздохнула. И сунула чулок к себе в карман. А что? У герцогини таких достаточно, она и не заметит пропажу. А несчастной служанке денег на чулочки может и не хватить, если она духи у самого мастера Витуччи закажет. Только бы второй отыскать в этом бардаке.
Выпрямившись, Маора принялась осматриваться в поисках второго чулка. Очень уж ей хотелось заиметь себе такую роскошь. Вот просто дух захватывало от мысли, как она натянет на ноги эти вот самые чулочки шелковые, как закинет ножки свои на спинку кровати и будет любоваться. Тут же пришла мысль, что в таком уж случае и башмаки новые придется покупать. А то негоже ноги в дорогущих чулках в грубые башмаки совать. Нет-нет, башмаки определенно Маоре тоже требовались новые, из мягкой кожи, с пряжками. А то и туфельки не мешало бы приобрести. Как у герцогини. Чтоб с бантами, и шелковыми лентами к ноге крепились. Про драгоценные камни на башмаках, Маора даже и мечтать не смела, на такое расточительство ей денег определенно за всю жизнь не заработать.
Второй чулок все никак не желал отыскиваться и Маора разозлилась. Стала, руки в бока уперла, и как-то так получилось, что взгляд ее упал на кровать.
Горничная тут же сама себе отвесила мысленную затрещину. Это ж она совершенно забыла, где находится. И про любовника госпожи своей тоже забыла. А ведь, если не узнает о том, кто это, то не видать ей ни башмаков ни туфелек и с мечтой о духах, лично мастером Витуччи изготовленных, придется распрощаться.
Горничная закусила нижнюю губу и вытянула шею, пытаясь рассмотреть, лицо спящего человека. Не получалось. Мужчина лежал поверх смятых простыней, раскинув руки в стороны, уткнувшись лицом в подушку и, кажется, спал. По крайней мере, ни разу за все время пребывания Маоры в спальне никаких звуков с его стороны не поступало.
Горничная даже восхитилась немного. Вот что значит дворянин – даже спит тихонько, не храпит, не сопит, не то, что простые мужики. Как начнут рулады выводить, не то что спать, мыслей своих собрать невозможно. Про это она точно знала, помнила еще, как ее первый любовник храпел, что ему даже собаки соседские подвывали. Давно это было. Ох, давно. И закончилось, не сказать, чтобы хорошо.
С Микошем все серьезно было. Даже слишком. Маора по наивности своей замуж за него собиралась. Планы строила, мечтала. А что? Сын булочника, чем не партия? По крайней мере, сыта всегда была бы, да одета.
А Микош, когда ухаживал, и подарки дарил. Все больше, конечно, пироги да пряники носил, но и брошки там, цветы тоже иной раз перепадали. Не дорогие, конечно, но и то хлеб. И Маора сдалась. Пустила его в свою постель. А он, гад такой, месяц к ней по ночам шастал, а замуж соседскую дочку позвал. И не посмотрел даже, что Нинелия та страшная была, да его самого шире раза в полтора. Зато приданое за ней давали неплохое, вот он и позарился. На лавку папеньки Нинельки этой, да на золото, что тот пообещал за дочкой единственной отдать.
И ведь хватило наглости к ней прийти и после ласк о том рассказать. А потом еще и возмущался, что Маора недовольна. Уговаривать даже пытался, говорил, что между ними ничего и не изменится. Он к ней по ночам ходить будет, подарки дарить. Даже деньги предлагал. Но Маора не взяла. Сразу хотела, и даже подумывала было согласиться на предложение Микоша, да маменька совсем плоха стала и перед смертью призналась, кто отец Маоры. А графская дочка, пусть даже и незаконная, с каким-то булочником связываться права не имеет. Вот она и погнала Микоша. Да потом еще к местной знахарке сходила и выторговала у той зелье специальное, для выпадения волос, чтоб Нинельке в суп подлить. Сама Маора, конечно, этого не делала, служанку подговорила. Брошку, ту самую, что Микош ей дарил, посулила. Нинелька после того слегла. Волосы у нее не повылазили, конечно, а вот что-то там внутри нехорошо стало.
Но свадьбу они все равно сыграли, только на свадьбе этой невеста на умертвие была похожа. Да так она и не очухалась до конца. Лет пять уже как болеет.
Но все это было и быльем поросло. Главное что? Что Микош храпел так, что уши закладывало. А этот вон спит и даже не пошевельнулся ни разу.